Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

— Лев Николаевич, беда…, — захлебываясь от слез, промямлила жена старшего сына. — Они… Они все… Ваши сыновья… Они все погибли… На нас вылетел самосвал… Все погибли, кроме меня. Меня везут…

Лев со всей силы бросил телефон о землю, схватился руками за волосы и выдернул пучок. От боли он немного пришел в себя.

— За что? — еле слышно просипел доктор богословия, уже совершенно не похожий на себя. — За что ты нас оставил? Мы же тебе служили верой и правдой! Все соблюдали, все делали, что велел. Пьяницы, блудницы, воры будут ходить, а мою семью в землю класть прикажешь?!! Горе мне! Горе!

Он посмотрел на остывающее тело жены с высунутым языком (перед похоронами его долго не могли поправить), потом залез рукой под пропотевшую футболку и рванул золотой крест с искусанной комарами шеи.

— Нет для меня больше Бога!

Алена с дрожью во всем теле подумала о человеке, который был ее отцом, и тут сама не поняв, как это произошло, увидела икону отброшенной на гравий.

Алена помнила, что несмотря на испепеляющий зной, все последующие дни на душе у нее было темно, неуютно и холодно, будто она попала во чрево того самого ветхозаветного кита, о котором любил рассказывать отец. И в памяти почему-то остался только запах гниения.

Дьякон с горечью сообщил, что архиерей сам при смерти и на похоронах присутствовать не сможет, поэтому отпевал семью доктора богословия иерей Михаил.

Как-то он приходил ко Льву Николаевичу просить помощи в восстановлении кладбищенского храма Успения Богородицы, где на погосте, среди прочих в ожидании Страшного суда, покоились знатные предки профессора — от дворян до коммунистов.

Профессор тогда был с головой погружен в строительство осетровой фермы и вежливо отказал, перенаправив безнадежный запрос Геннадию Павловичу. С тех пор иерей и Лев Николаевич виделись лишь мельком (доктор богословия вместе с женой и дочерью старались храм в Девушкино обходить стороной, а на литургию ездили в епархию к архиерею).

Но, как не сопротивлялось нутро горем убитого мужа и отца, на поминках, хочешь -не хочешь, батюшка сидел рядом с Львом Николаевичем. Они о чем-то тихо беседовали, но вдруг хозяин дома вскочил из-за стола, выплюнул непрожеванный кусок осетра, и словно ужаленный закричал:

— Нет, не нужен мне такой Бог! Я ему теперь предпочитаю Прометея, образец возмущения и индивидуализма! Как бы мал я ни был, я — сам себе владыка; я хочу истины, а не спасения; я чаю его от своего ума, а не от благодати!

Трясущейся рукой он влил рюмку водки в стакан томатного сока, размешал пальцем и выпил.

— Лев Николаевич, Вы меня неправильно поняли. Я имел в виду, что если бы Христос не воскрес, то тогда он плакал бы вместе с Вами, а так…

Профессор рукой остановил иерея, посмотрел на него страшными глазами, и, как удав, медленно прошипел:

— А кто Вам вообще сказал, что он воскрес? Может, и не было никакого Христа.

Алена выронила вилку из рук. Несколько мужиков и кухарка перекрестились.

— Я не буду говорить Вам об историко-научных трудах Иосифа Флавия, Тацита, Лукиана, о переписке Плиния Младшего с императором Траяном. Вы их и без меня хорошо знаете, профессор. Для меня главное свидетельство — это то, как решимость жить по Евангелию исцеляет людей.

— Вся наша решимость разбивается о безразличный мир, — словно не слыша собеседника, проговорил доктор богословия. — Мир совершенно безразличен нашим смыслам, нашим идеям, нашей морали, нашей добродетели. Мир пуст. В мире нет никакой надежды на спасение.

— Вы ли это говорите, Лев Николаевич? Вспомните, кто первым в рай вошел? Отпетый негодяй. Много ли он совершил добродетелей? Ноль. Он лишь от всего сердца покаялся.

Все молчали. Даже жевать перестали.

— Вспомните, что говорили великие святые, — сказал иерей кротко. — Макарий Египетский: «Боже, очисти мя грешного, яко николиже сотворив благое пред тобою». Пимен Великий: «Уверяю вас братия: куда ввергнут сатану, туда ввергнут и меня». Сисой Великий перед кончиной: «Поистине не знаю, сотворил ли я хоть начало покаяния моего. Вот он фундамент и как только этот фундамент уходит из сознания человека — с камня веры он сошел на песок и здание его будет разрушено при первом же искушении».

— Где справедливость? — с неприкрытым лукавством перебил профессор, как будто экзаменовал студента. — За что мне такие страдания? Где правосудие? Нечестивцы теперь будут ходить по земле, в которой лежит моя семья!

— Лев Николаевич, Вы же сами нас на лекциях учили, почему в храмах в Страстную пятницу читаются отрывки из 38-ой и 42-й главы книги Иова. Церковь показывает, что настоящий, окончательный ответ на такие вопросы, не только многострадальному праведнику, но и всему человечеству, был дан на кресте Голгофы.

Лев Николаевич захохотал.

— Хорошо, попробую ответить совсем просто, — продолжил иерей Михаил, уже почти смирившись с тем, что его не слышат. — Как учат все святые отцы: грех — это рана, которую мы наносим сами себе. И чем больше эта рана, тем больше требуется вмешательство врача. Врач — Христос. Скорби и болезни — всего лишь лекарства для исцеления души.

Иерей немного подумал и добавил, сквозь усиливающийся хохот профессора:

— Но иногда раны бывают смертельными.

— Уходи прочь! — крикнул профессор, столкнув иерея со стула. — Ты не апостол Павел, и здесь тебе не Афины! Кто ты такой вообще, чтобы меня, профессора, учить?!

Священник поднялся, отряхнулся, поклонился всем присутствующим и направился к воротам. Сквозь ругательства и проклятия профессора было слышно, как затарахтела старая машина.

— Поп тоже потерял в один день всю семью, — постскриптум, как бы невзначай, сказал могильщик Семен за столом.

Лев Николаевич налил очередную рюмку водки, но не стал ее выливать в стакан с соком, а выпил так. После как-то осел, побледнел и заплакал.

После поминок радость и веселье уходили из дома постепенно и безвозвратно. Этаж за этажом, комната за комнатой. Последним рубежом стал рабочий кабинет, где в тени рамок с семейными фотографиями еще можно было заметить остов былого счастья.

Но и эта радость сделала последний вздох с появлением на пороге нежданного гостя.

Кухарка с опаской постучала в дубовую дверь кабинета.

— Да.

— Лев Николаевич, к Вам пришли.

— Кто? — буркнул хозяин.

Кухарка слегка приоткрыла дверь, и из нее тут же повеяло жгучим табачным дымом.

— Не знаю. Говорит, ему нужно с Вами о чем-то важном поговорить.

— Скажи, что денег я не дам.

— Он говорит, что это по личному вопросу.

Лев Николаевич вложил закладку на второй части V главы «Братьев Карамазовых» и жадно затянулся курительной трубкой. Потом взял в руки чашку с густым чаем кирпичного цвета, поболтал его и поставил обратно на стол.