Сергей Докучаев - Глиняный сосуд

Старик по кличке Валет, который перед Пасхой прибирался на могиле жены, попытался было обратиться к совести молодых людей, но получил банальный, за бедностью ума, ответ: «Хочешь лечь рядом с женой, папаша?»

Каждому, кто проходил мимо и пытался сделать им замечание, компания предлагала прилечь рядом с родственниками. Наконец, из храма (в сопровождении Валета) пришел священник, иерей Михаил.

— Хоть Вы их образумьте, батюшка, — просипел Валет. — Точно стадо свиней! Нашли место для гуляний. Мы в их возрасте целину пахали, нам гулять было некогда.

— Молодые люди, побойтесь Бога, — без намека на осуждение, спокойно сказал отец Михаил. — Страстная пятница, Христа распинают на кресте. Уйдите хотя бы с погоста. Ваши родные ведь тоже тут лежат.

— Тебе чего надо? Ступай своей дорогой и не мешай нам. Они уже мертвые, а мы — еще живые.

— Прошу вас, не наносите своей душе смертельных ран и не усугубляйте участь ваших умерших родственников.

— Скука, — сказала единственная среди них девушка и плюнула на траву рядом с холмиком.

— Алена? Ты?

Алена полезла за очередной сигаретой в карман.

— Вспомни, как ты плакала над гробом матери и братьев, — сказал священник, обводя рукой заросшие пустоцветом могилы. — Не делай им хуже.

— Ты что, знаешь его? — с отвращением сказал один из молодых людей.

— Алена, пойдем со мной, — обратился священник. — Я помогу тебе.

— Я не могу оставить друзей, — зевая, ответила Алена. — И они, в отличие от вашего Бога, не предают и не делают мне больно.

— Браво! Вот проповедь так проповедь! Пошел отсюда, давай!

Один из них кинул кусок засохшей глины в священника.

— Что вы, изверги, делаете? — крикнул Валет.

— Умолкни, папаша.

Отец Михаил не придал этому значения и вновь обратился к Алене:

— Пойдем со мной. В храме тебе станет легче. Поговорим. Я помогу.

Молодые люди нашли крупные комья и замахнулись на священника, но кидать не стали.

— Смотри, боится.

Они захрюкали.

— Разве есть для меня после всего возможность покаяния? — улыбаясь, спросила Алена, придав своему голосу максимальную надменность.

— Нет греха непростительного, кроме греха нераскаянного, Алена, — ответил священник. — Примером тому служат благоразумный разбойник, апостол Павел, Мария Египетская, Ефрем Сирин, Моисей Мурин и многие другие.

— Оставь ее, — загалдели друзья, иначе тебе хуже будет.

— Я тебя не трогаю, и ты меня не трогай, — заявила Алена дрожащим голосом. — Уходи.

— Проваливай, давай.

— Спаси тебя господь…, — сказал отец Михаил.

Он больше ничего не добавил и, поддерживаемый стариком, пошел обратно к храму.

Столб густого черного дыма поднимался выше сосен. Пахло бензином. Часть стены храма была покрыта свежей сажей. Отец Михаил с прихожанами вовремя успели сбить пламя песком и водой. Народ кричал, галдел, шептался, показывал пальцем то на канистру, то на виновника поджога.

Друзья Алены, которые в этот момент шли навеселе мимо храма, остановились, чтобы посмотреть. Алена растолкала локтями людей, пробралась к паперти и увидела совершенно нагого человека с отросшими до плеч волосами и длинной бородой, покрытого фурункулами. Он ел траву и с набитым ртом что-то кричал, взывая к небу.

Когда она узнала этого человека, то рванулась, куда глядят глаза, забыв про друзей, и бежала так, пока не потеряла сознание. Очнулась только под утро, лежа на открытой веранде отцовского дома. Рядом сидел иерей Михаил.

Сам дом был уже несколько лет заколочен. Кухарке как-то пришло письмо от хозяина:

«Получи расчет у Геннадия Павловича. Гусака и гусыню, а так же собаку и кошку можешь забрать себе. Дом заколоти. Внутрь никого не пускать. Лев Николаевич — брат Ницше, Сартра и Камю».

Когда священник увидел, что Алена проснулась, он дал ей выпить таблетку аспирина. Потом рассказал, что за несколько мгновений до народной расправы отца увезли в смирительной рубашке в Москву. Тогда, по предложению Валета, разгневанная толпа кинулась выпускать пар на «ведьме и блуднице».

— Семен отвлек их, сказав, что ты побежала в сторону леса. Мне удалось найти тебя у реки без сознания.

— Я разве просила мне помогать? — огрызнулась сквозь жуткую головную боль Алена.

— Тебе сегодня же нужно уезжать в Москву, — пропустив упрек, заявил священник. — Семен сказал, что народ собирается ночью сжечь дом профессора, а если увидит тебя здесь, то будь уверена, что сожгут вместе с тобой.

— Я-то что им сделала?

— Люди ради некой справедливости готовы горы свернуть, но только не собой заняться.

— Прошу, только не грузи меня сейчас проповедью. Голова раскалывается.

— Пора ехать, — сказал священник, посмотрев на часы.

Отец Михаил отвез Алену на автовокзал. Они протолкнулись в пропахший потом и горелым кофе буфет, встали подальше от солнца. Постояли минут тридцать, деля столик с незрячим ветераном Великой Отечественной войны. Войны, в которой, по словам писателя Даниила Гранина, невозможно было победить.

Они молча пили минеральную воду «Ессентуки», но взглядами, изменяющимися оттенками лица, мимикой, неловкими движениями рук и ног вели негласный спор. Когда покрытый пылью дизельный автобус подъехал, и люди, матерясь, стали выходить на улицу, иерей негромко сказал:

«Если кто попросит у царя немного навоза, то не только сам себя обесчестит маловажностью просьбы, но и царю нанесет оскорбление. Так поступает и тот, кто в молитвах у Бога просит земных благ, а не постоянного видения своих грехов. Ищи, Алена, прежде Царствия Божия внутри себя, а все остальное приложится».

Больше он ничего не добавил, только сунул ей в сумку небольшой бумажный кулек.

На обратной дороге священник с холма увидел пламя, озарявшее ночное Девушкино. Он остановил машину, вышел, сел на пожухлую траву и стал смотреть. Потом произнес слова из книги пророка Даниила:

«Мене — исчислил Бог царство твое и положил конец ему; Текел — ты взвешен на весах и найден очень легким; Перес — разделено царство твое и дано Мидянам и Персам».

Пациентам в трехместной палате кардиологического корпуса не спалось. Повторно закипал электрический чайник.

— Мир без меня. Каким он будет?

Человек что-то зачеркнул карандашом на листе бумаги.

— А кто Вы по профессии? — спросила Алена, закончив брить ввалившиеся щеки Максима. — Это у Вас статья или книга?

— Вы, девушка, имеете честь разговаривать с доктором философских наук Шаховским. Не слышали о таком?

— Лоб и правда сократовский, — заметила Алена, и уже вслух сказала: — Нет, к сожалению, не слышала. Я раньше только с художественной литературой пересекалась по роду деятельности.