Татьяна Василевская - Если бы

Инстинкт самосохранения птиц свободного полета. Вован

Закончив ежедневные три круга вокруг парка, мужчина перешел на шаг, делая глубокие вдохи и выдохи, пытаясь восстановить дыхание, после быстрого бега. Впереди был пруд, с лавочками расположенными вдоль берега. Летом эти лавочки были заняты мамами с колясками, пенсионерами подкармливающими толстых воркующих голубей хлебными крошками и юными влюбленными, вокруг которых носились шумные стайки вопящих и хохочущих детей постарше, которые уже успели покинуть коляски и самостоятельно передвигались с завидной ловкостью проскакивая между сидящими и идущими посетителями парка. Сейчас, холодным мартовским утром, когда вдоль дорожек то тут то там еще лежали посеревшие рыхлые снежные сугробы и ледяной ветер пронизывал до костей, посетителями парка были лишь несколько бегунов, озабоченных здоровым образом жизни сильнее, чем неприятной погодой, да счастливые владельцы собак, вынужденные выгуливать своих четвероногих друзей минимум два раза в день, не взирая на любые метеоусловия.

После своего сорока четырехлетия Владимир Родионович Телянин, решил, что пришло время заняться собой. Не мальчик уже. Хотя Вован по прежнему был бодр, и энергия била через край, а благодаря доставшимся ему от отца генам, он не был склонен к полноте и раннему старению, Вован все же решил, что утренние пробежки и пара часов в неделю, проведенные в спортзале не помешают.

Вован уже почти дошел до пруда, когда с удивлением заметил на одной из лавочек маленькую фигурку. Кого интересно принесло в такую холодину в восемь часов утра полюбоваться местным пейзажем, совершенно не выразительным в это время года?

Пройдя еще десятка два шагов, Вован еще раз с любопытством взглянул на скамейку, занятую единственным праздным посетителем парка. И неожиданно, подскочило, и радостно забилось сердце в груди, и широкая улыбка расползлась по усыпанному веснушками лицу. Плюнув на только-только восстановленное дыхание он во весь дух припустил вперед.

— Ну, что приперлась, Ковальская? Не усидела в своих заграницах? Я так и знал, что от тебя не избавишься. Только-только думаю, вот она нормальная жизнь началась и … — подходя к скамейке громко говорил Вован.

Сидящая на скамейке женщина обернулась. Колыхнулись темные волосы. Перед ним было совершенно незнакомое женское лицо. Взгляд карих с золотистым отливом, как у кошки глаз, был насмешливым. Улыбка тоже была насмешливой и даже немного снисходительной.

— Извините, что разочаровала. — усмехнулась незнакомка. — Я конечно приперлась, но я явно не та за кого Вы меня приняли. Не хотела Вас расстраивать, поверьте.

Женщина несколько надменно и в то же время с любопытством рассматривала замершего в нескольких шагах от нее мужчину, с глупым и немного по детски обиженным выражением на лице. Его широкая улыбка медленно исчезала, но постепенно, по мере того как незнакомец все же взял себя в руки, вместо нее появилась нагловатая ухмылка, в которой все же можно было разглядеть остатки разочарования и обиды. Вечный мальчик, который не в силах принять то, что он уже взрослый. Такой тип мужчин был хорошо ей знаком. Они скрывают свои комплексы за напускной наглостью, за нескончаемой бравадой. Только этот отличался от остальных, тем, что никаких комплексов он не скрывал. Он явно ими и не страдал никогда. Просто такой склад, данный ему от природы, а не маска за которой прячутся все остальные, похожие на него. Любопытный экземпляр!

— Да ничего. — сказал Вован. Он чувствовал раздражение и даже злость. Чего он вообще так обрадовался? Подумаешь Ковальская. Да сто лет бы он ее не видел. И эта надменная самка, сидящая в холодном парке на скамейке рано утром и насмешливо его разглядывающая, как редкое насекомое. Она тоже раздражала его. Он вообще терпеть не мог карих глаз у женщин. А этот янтарный отлив, как будто кошка, которая увидела мышь и размышляет, стоит ли протянуть лапу и ухватить ее когтями или пусть бежит себе спокойно, а ей и так хорошо и лень делать лишние движения ради бесполезной жалкой твари. — Я не расстроился. Просто принял Вас за одну особу. Она мои фамильные драгоценности украла. Вот думаю, повезло, сейчас она у мня попляшет, вернет все как миленькая. Ну ничего, наша полиция и Интерпол уже идут по ее следу. Дай бог, найдут.

«Вот идиот!» — почти восхитилась незнакомка.

— Так, что Вы тут поосторожнее. — посоветовал Вован. — Тут, знаете, народу полно всякого ходит. Глаз да глаз нужен. Так и норовят обобрать или еще чего похуже.

Махнув рукой незнакомке, Вован продолжил путь вдоль пруда, по направлению к своему дому.

— Володя! — Алина Николаевна выглянула с кухни. — Ты завтракать будешь?

— Да сейчас, мам! Душ приму. — крикнул Вован. Есть ему не хотелось, но и обижать мать тоже не хотелось. У нее не так много радостей в жизни осталось. Возраст уже не маленький, внуками ее Вован так и не соизволил осчастливить. Отец Вована, Родион Петрович, несколько лет назад умер от инфаркта. И Алина Николаевна пережила его уход намного тяжелее, чем можно было предположить. Буквально сдала на глазах, как будто потеряла разом жизненный стержень. И теперь единственной радостью и смыслом жизни для нее была неустанная забота о своем великовозрастном сыне, который так и не обзавелся собственной семьей и теперь уж наверное и не обзаведется. «Нужно ей собаку подарить.» -подумал Вован. Он прошел в свою комнату за чистой футболкой. Он все еще продолжал злиться сам не зная на кого, на Веру, на себя, на незнакомку с глазами кошки или вообще на жизненную несправедливость и бессмысленность.

Два года назад Вован даже не предполагал, что будет так скучать по подруге юности. По мальчишкам, которые были для него, если и не как собственные дети, то, по крайней мере, как любимые племянники немного эксцентричного дядюшки. Вован злился и обижался, что Вера уехала. Уехала от того, что произошло, от себя, от своей боли. Нет боль она увезла с собой, что бы справиться с ней там, далеко от дома, в новом месте, где ни что не будет ежесекундно напоминать о случившемся. После гибели лучшего друга, мужа Веры Ковальской, Вован чувствовал себя сломленным, раздавленным, как будто у него вырвали кусок сердца. Как будто его лишили части собственной жизни, части его души. Он понимал, что та боль которую испытывает Вера еще сильнее, что ей тяжелее чем ему в десять, а может в тысячу раз. Кто знает как измерять боль от потери? Вован понимал, что не прав, что его обида глупая и эгоистичная и от этого злился еще сильнее. На себя, на Серегу, на Веру, на весь мир. На всю эту чертову несправедливую, неправильную, мерзопакостную жизнь, которая забирает самое лучшее, самое дорогое, оставляя взамен ничего незначащее и никому не нужное. Вера много раз звала его приехать. Повидать мальчишек, навестить ее. Но Вован каждый раз отказывался. Говоря, что занят, находя всякие дурацкие отговорки, упрямо предлагая ей самой приехать в Москву. В конце концов его мать, Алина Николаевна, страшно соскучившись по близким и дорогим, Верочке и ее мальчикам, отправилась к ним в гости.