Ольга Птицева - Зрячая ночь. Сборник [СИ]

Мама смотрела на нее, как завороженная. Так дети смотрят на врача, который одним молниеносным движением достает из пятки занозу. Никогда еще Настя не чувствовала себя такой взрослой. Никогда еще Насте не было так тоскливо. Свинец в груди стал холодным. Смахнуть слезы, потекшие ручьем, Настя смогла у двери. Куцее пальтишко заскрипело в пальцах. Первым делом нужно будет купить другое — теплое, безразмерное, из колючей шерсти. И ботинки. Устойчивые, громоздкие, чтобы в любой сугроб, по любому льду. Лорка знала кучу маленьких магазинчиков, где можно было закупиться самым странным, самым замечательным шмотьем. И любить его, как вторую кожу. И любить себя в нем. И чтобы тебя в нем любили. И чтобы без него тебя любили еще сильнее.

Думать об этом было куда легче, чем смотреть на то, как Игорь суматошно натягивает кирпичную парку, которую ему купила любимая еще-не-теща, как тянется за шапкой, как сталкивается взглядами с мамой и тут же вздрагивает, краснея мальчишкой, пойманным на горячем.

— Опоздаем сейчас, пошли, — равнодушно бросила ему Настя, с удивлением понимая, что равнодушие это не было напускным. Самое что ни на есть настоящее равнодушие.

Игорь наконец сумел завязать ботинки, разогнулся — весь бордовый, и рванул из квартиры вниз по лестнице к выходу. Мама проводила его тоскливым взглядом. Вернется ли он теперь, когда тайна, так нелепо скрываемая, наконец беззвучно оголилась, Настя не знала, да и знать ей этого не хотелось. Она кивнула маме и вышла, плотно прикрыв за собой дверь.

Серость дороги засасывала. Хотелось позвонить Лорке. Хотелось поскорее добраться до метро, утонуть в толкотне вагона, тащиться в нем по темноте туннелей, чтобы выбраться наружу совершенно другим человеком.

Игорь шел чуть впереди, весь скукоженный, стиснутый неудобством момента. Можно было догнать его, пошутить как-нибудь глупо, чтобы он перестал так отчаянно утрамбовывать руки в карманы. Но Настя шагала за ним, не замечая его мучений, просто потому что для нее их больше не существовало. Человек может долго уничтожать чувства к себе в сердце другого, но исчезают они обычно в один момент. Раз. И он стирается из списка того, что важно. Списка, имеющего хоть какое-нибудь значение.

У остановки набралась приличная толпа. Последней стояла девочка — еще маленькая, первоклашка, наверное. Она хваталась за руку стоявшей перед ней женщины, дергала полы длинной дубленки, задирала голову и смотрела вверх со странным, совершенно недетским напряжением. Круглый помпон на вязаной шапке заваливался на спину.

— Дай, ба! Ну дай! — Облачко пара вырывалось изо рта.

Бабушка не реагировала, смотрела на дорогу, ожидая автобус. Тот появился из темноты, мерцающий огоньками маршрута. Триста сорок девятый. Настя подобралась — до свободы оставалось девять остановок по городу и одна, та самая, на которой выйдет Игорь. Из автобуса и ее жизни.

Женщина в дубленке первой оказалась у разъехавшихся дверей, она всучила девочке завернутый в шарф сверток, а сама подхватила ее под мышки и подняла на ступеньку. Ножки девочки, оторванные от земли, заболтались в воздухе.

В автобусе было тесно и душно. Настя огляделась в поисках свободного места. Девочка со свертком уселась сразу за водителем, бабушка опустилась рядом. Настя пробралась к окошку, рухнула на продавленное сиденье и затихла. Игорь, как приклеенный, послушно сел на соседнее, отвернулся к проходу и принялся рассматривать пассажиров. Мог же пройти дальше, разорвать их глупую автобусную связь, дать наконец свободно вдохнуть, написать Лорке. Но привычка у дураков всегда сильнее разума и желаний, даже спокойствия — и то сильней.

Злость копошилась в груди вместе с жалостью. Настя сглотнула их кислоту, заполняющую рот.

Между сиденьями протискивался высокий мужик в скрипучем кожаном плаще. Он шел скособочившись, как-то неловко подергиваясь при каждом шаге. Настя проводила его взглядом и подумала, что именно так ходили старые пираты, променявшие море, золото и женщин на бочонок рома. Ей всегда приходила в голову всякая глупость, когда больно было размышлять о том, что имело значение. Например, об Игоре, который украдкой бросал на нее взгляды — осуждающие и жгучие, как угольки. Или о том, как горел в кармане уставший от бездействия телефон. Или о маме, оставленной в пустой квартире, слишком большой для нее, вмиг потерявшей и дочь, и того, в которого успела влюбиться себе на беду.

— Извините, пожалуйста, вы не могли бы… — Раздалось дальше по проходу. — Мне место уступить?

Игорь тут же отвернулся, уставился на спинку сидения перед собой. Он не любил уступать места. Морщился, бесился, злым шепотом поминая о равноправии. Насте всегда становилась стыдно, но спорить она не решилась, и тем более уступать самой, когда мужчина ее сидит, яростно сверля глазами пол автобуса, делая вид, что не замечает перед собой чахлую старушку. Наверное, стоит на первом же свидании проверять, а уступит ли место женщине с ребенком тот, кто так обольстительно лезет тебе в трусики, чтобы потом не краснеть за него всю оставшуюся жизнь.

Лорка никогда не садилась в транспорте, все равно ведь вскакивать на следующей. Москва — город страждущих. Здесь каждый второй несчастнее, больнее и беспомощнее тебя. Пока держат ноги, лучше быть тем, кто стоит на первом счете в этой перекличке жизни.

Настя оглянулась: поверх голов ей было не видно, кто же там просит места — только спину в розовом комбинезоне, а вот ту, что уступать, кажется, не собиралась, можно было разглядеть. Ее узкое лицо как раз мелькало между спинок. Короткая стрижка, накрученный до подбородка шарф, поднятый воротник серого пальто, и глаза — холодные, впалые, глубоко посаженные, а может, изможденные, они смотрели с отчаянием.

— Да Господи Боже! Что я тебе? На руки тебя взять? На колени посадить?

Девушка выговаривала слова, чуть шевеля бледными губами. По тому, как тень меняла ее лицо, Настя поняла, что девушке, должно быть, очень больно. Рот ловил воздух перед каждым словом, пальцы слабо хватались за воротник, поднимая его все выше, отгораживались от мира. Но розовая спина не отступала. Настя пригляделась к широкой талии и поняла, наконец, в чем там суть.

— Она же беременная, — проговорила она сама себе, но Игорь услышал.

— Вот и сидела бы дома. Дура.

Горячая волна облегчения пронеслась по телу, будто Настя залпом выпила рюмку коньяка. Уходить от человека, способного так зло, так глупо ругаться в автобусе, стало легко и забавно. Куда хуже, чем до седых волос терпеть его брюзжания.

— Дай пройти, — как чужому, бросила ему Настя и поднялась, чтобы пересесть, уступая место розовому комбинезону, занявшему весь проход.