Анастасия Алейникова - Колебания

Тут Холмиков остановился, уже почувствовав, будто практически исчерпал запас тех выражений и слов, которые ожили вдруг в его душе после прочтения стихотворения. Он перевел взгляд, рассеянно блуждавший по стенам и шкафам аудитории, на внимательно слушавших его студентов и стал извиняться за чересчур длительное лирическое отступление.

В течение всего семинара он более уже не позволил себе ни одного подобного монолога, как бы сильно того ни желал. План занятия, составленный им же, строго требовал от него рассказа о методологии Гаспарова и примеров, а Холмиков не терпел непоследовательности в делах. И лишь в самом конце, прощаясь уже со студентами, он, желая каждому хорошего вечера, всё же попросил их не забывать о простоте небесной, о простоте во всём.

***

Яна вышла на крыльцо корпуса. Вопреки её ожиданиям, вечер оказался тихим и безветренным, — одним из таких, когда всё озарено странным нежно-розовым светом: и небо, и снег, и деревья. Первая неделя декабря не сумела ещё полностью расстаться с поздним ноябрем, и зимние морозы не дошли до Университетских гор своим ледяным дыханием. Снег казался влажным и рыхлым, какой бывает в начале марта, и воздух напоминал о весне. Яна прошла по широкому крыльцу вперед. Вниз вели несколько ступеней, и над ними крыша, закрывающая всю площадь крыльца, обрывалась, и взор вырывался из сумрака на свободу. Всё вокруг было удивительно пустым — ни студентов, обыкновенно курящих небольшими компаниями, ни темных одиноких силуэтов преподавателей с тлеющими огоньками сигарет. Пейзаж, открывшийся перед Яной со ступеней крыльца, был привычен ей; но всякий раз она заново удивлялась ему, будто видела впервые. Влево, далеко вперед, уходила длинная, неширокая асфальтовая дорожка, наполовину занесенная снегом. По её бокам росли ели, темнеющие сквозь снег. Эта аллея, будто тая в зимнем розовом воздухе, казалась миражем, и, теряясь впереди из виду, плавно и незаметно как бы перетекала в другой мираж, не менее призрачный. Огромным светящимся замком из детских сказок, сияющим видением возвышалось там Главное здание Университета — точно посередине университетской территории. Яна смотрела с крыльца Старого гуманитарного корпуса на этот силуэт — ступеньками, башенками, с двух сторон возносилось оно все выше и выше, постепенно сужаясь, и его шпиль, скрытый снежными облаками, на самом острие был увенчан звездой. Яна знала, что волшебное сияние — это подсветка, включающаяся регулярно каждый вечер, что многочисленные светлячки — это сотни маленьких окошек, горящих неравномерно по всему Главному зданию — аудитории, кабинеты, комнатки общежития, ректорат и музеи в последних этажах; но зимняя сырая дымка и нежно-розовый туман превращали главный учебный корпус и здание-символ, изображаемое на открытках, в хрупкую фантазию, и Яне всё казалось — ещё секунда, и она исчезнет, и что-то её спугнет. Как будто гигантская бледная звезда собиралась взойти на далеком горизонте, и контуры первой её половины, зубчатые и резные, уже появились на фоне туманного неба.

Простиралась перед Яной впереди и небольшая часть университетской территории. Большинство корпусов, однако, находилось с другой стороны от Старого гуманитарного, и с крыльца Яна видела лишь несколько невысоких зданий, в двух из которых располагались спортивные залы, — а что было в других, знал, вероятно, один лишь Господь. Вокруг, между ними всеми, росли те же высокие темно-зеленые ели, разделенные узкими асфальтовыми дорожками. Кое-где виднелись занесенные снегом скамеечки — такие же старые, как и возведенные ещё при советской власти корпуса. Фонарей, за исключением двух у самого крыльца, словно и не было вовсе, и всё призрачное освещение создавалось как будто сиянием Главного здания слева и вдалеке, автомобильной дорогой, проходящей справа от Старого гуманитарного корпуса, и серо-розовым московским небом, не гаснувшим никогда, точно оно давно уже вобрало в себя электричество миллиона огней, горевших по всему городу. Старый гуманитарный корпус длинной черной тенью тянулся в ту же сторону, куда вела еловая аллея; этот сундук в одиннадцать этажей, самый нелепый и некрасивый среди всех Университетских корпусов, словно тянулся болезненно к красоте Главного здания, будто чувствуя себя лишним. Старый гуманитарный корпус не зажигал огней; его темные окна, как мертвые глазницы, широкими стеклами отражали ночь, а серые стены терялись в сумраке. Кто бы ни проходил мимо них в ночи или при свете дня, тот неизменно, взглянув на корпус лишь мельком, выражал лицом своим причудливейшую смесь неприязни, недоверчивости и удивления, а затем, ускоряя шаг, и вовсе старался более не смотреть.

Когда Яна стояла к нему спиной и глядела вперед, на ели и редкие маленькие силуэты университетских построек, когда она слегка поворачивала голову влево, чтобы чуть лучше видеть сказочное Главное здание, она всё равно неизменно чувствовала за собой безмолвную темную тень — всю её тяжесть, длину, уродливость.

Старый гуманитарный корпус прихотью судьбы, словно решившей однажды пошутить, стал учебным. Строительство его началось в 50-е годы XX века — как и большей части университетских корпусов. Однако история первого и старейшего университета России началась за два столетия до того — в XVIII веке. Тогда, также в 50-х годах, некто М. В. Ломоносов много посодействовал появлению в России первого университета, который вплоть до второй половины XX века располагался в двух зданиях в самом центре столицы, на Моховой улице, и имел четыре факультета: политических наук, физических и математических, медицинских наук и словесных. В XIX веке, в столетний юбилей, университету было присвоено имя М. В. Ломоносова. Существенные же — кардинальные — изменения в университетскую жизнь — как и во все области человеческой деятельности — принес век XX и особенно — послевоенные годы.

1) Советская власть постановила построить на территории Ленинских гор в излучине Москвы-реки огромный комплекс новых учебных корпусов и — среди них — здание Главное, высотой не менее чем в двадцать этажей, монументальное, обескураживающее, величественное.

На строительство всего комплекса ушло около пяти лет. По окончании состоялась торжественная церемония открытия новых корпусов, а Московскому университету присвоили тогда имя Ленина. Старые же помещения на Моховой определили под факультеты журналистики и — только появившийся — восточных языков.

В послевоенные годы, словно «тысячи цветов», один за другим появлялись, расцветали всё новые и новые факультеты, существующие и теперь: физический, химический, психологии, почвоведения, вычислительной математики и кибернетики и другие. Страна — как никогда — нуждалась в подъеме и развитии университетского образования.