Мортен А Стрёкснес - Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки

Сегодня метеорологи, как правило, разбивают розу ветров на восемь направлений – северное, северо-восточное, северо-западное, южное, юго-восточное, юго-западное, западное, южное. В старину норвежцы различали шестнадцать направлений ветра – весьма приблизительно. Артур Брокс из города Сеньи насчитал тридцать местных слов, использовавшихся для классификации ветров [38] Сведения взяты из норвежского источника: Арне Ли Кристенсен. “Норвежский ландшафт” / Arne Lie Christensen Det norske landskapet. Pax, 2002, s. 75. .

Часть обозначений ветра содержали сведения о взаимоотношении его с координатами. Например, если ветер дул с юга, важно было также понять, с какой стороны он придет в конкретную точку. Если это ланнсённинг (лето с горы), то есть южный ветер с материка, то выше к северу, на побережье, он превратится в устойчивый обедник (юго-восточный ветер). Если же ветер дует с голоменья (с открытого моря), то это коварный утсённинг – с ним морскому люду надо держать ухо востро.

Но нет в Вест-фьорде ветра дряннее, чем юго-западный шолонник.

Пережидая ливни и штормы, я потихоньку обследую Осъюрдгорден. Постройки не защищены от влаги и потому дышат в гармонии с погодой и ветрами. Кроме того, они удивительным образом впитали в себя все и вся, что повидали на своем веку. Рыбный завод закрылся давно – в семидесятых годах прошлого века, и чтобы учуять дух миллионов разнообразных рыб, побывавших тут, понадобится чуткий нюх. Пусть так, и все же стены заводских помещений напитаны этим духом, они будто по собственному почину готовы лелеять полустертые отпечатки прежних дней, тихо и ненавязчиво, точно так же, как откровения могут являться во сне.

Видимо, дело в утвари, во множестве оставленной тут. Все сохранилось практически в целости, будто завод и не закрывался. Весь инструмент разложен по местам, в том же порядке, в каком был оставлен в начале восьмидесятых годов – пропало лишь сколько-то мелких вещиц (что-то забрали с собой, что-то утащили). В углу навалены тонны тяжелых рыбацких сетей и ярусных веревок. Деревянный посольный ларь по-прежнему полон. Лишь сверху подернулся глянцевитой соляной коркой, в которой легко проделать дыру. Соли у Осъюрдов хватит на десять поколений вперед.

На стенах подсобок с крюков свисает рабочий инструмент, одежда – словно вот-вот в дверях появится следующая смена. Правда, робы такого фасона, что скорей пошли бы рыбакам с допотопных баркасов, давным-давно списанных в утиль, либо работникам, чья молодость пришлась на те самые дни, когда они были здесь в последний раз, а ныне доживают свой век или и вовсе почили. Там, где раньше были жилые комнаты, валяются и другие предметы – личные вещи, кухонная посуда, памятки по приготовлению рыбы. В помещении, прежде служившим конторой, на стене сохранилась даже отчетная ведомость. В ней указано, сколько круглой рыбы завод закупил в первом квартале 1961 года (112 727 кг), сколько перерабатывает в данный момент, сколько кило засолено, поставлено и т. п. Отдельная колонка в табели отведена для “Товара, отправленного в Берген”.

Ведомость содержит исчерпывающий перечень продукции: рыба сырая, соленая, вяленая и сушеная (разных сортов), печень (свежая, консервированная в спирту, бланшированная под острым паром) и продукты из нее – жир, отжатый с помощью центрифуги, жир горячего отжима прессовым способом, сквашенный жир, промышленный жир холодного отжима и, последним, “Прочий жир”. Далее идет икра (сырая, пряного посола, крепкосоленая), гуано (рыбный жмых), рыбьи головы, а в самом низу табели: печеночная гракса, шлам, то есть отходы жиротопления.

Дух заводской суеты по-прежнему осязаемо присутствует в этом здании. Всякой работы, выполнявшейся здесь, людей, живших и руководивших делами – от первого забитого гвоздя до выселения последнего обитателя. Место навечно промариновалось воспоминаниями о них. Я так и вижу, как тикают на стенах невидимые часы. И все показывают разное время, и ни одни не идут правильно.

В восьмидесятые годы здание завода выкупила семейная пара из Финляндии. Она тоже оставила за собой многочисленные следы. Ее звали Пиркка, его – Пекка. Она – видный финский психолог, он – режиссер, в семидесятые годы ездивший в дальние страны снимать документальное кино про жизнь тамошних этносов (в Финляндии многие из этих фильмов стали культовыми). Два ученых и утонченных финна – их речи были интеллигентны, лапидарны и взвешенны (по крайней мере, когда я беседовал с ними). Вообще, оба разговаривали так, будто нежились в сауне, даже если сами дрожали от холода, что не редкость на Скрове. Его занимали цветы, во множестве растущие в удивительно теплой, защищенной и плодородной ложбинке Хаттвика, которая укрылась в глубине острова. На пути к этому месту складывается впечатление, будто впереди нет ничего – только камни да лысые пригорки, ну, в лучшем случае редкая расщелинка или клочок земли. И вдруг выходишь на цветущую поляну.

Пиркка и Пекка оставили после себя толстую связку финских газет “Хувудстадсбладет” и “Илта-Саномат”. На стене доныне сохранился сделанный со спутника снимок шхер – финско-шведского архипелага, по-фински – saaristomaailma . Тысячи крохотных островков практически слились в единый пояс, связующий Финляндию со Швецией, – лишь в одном месте разрыв величиной в два десятка километров, по которому корабли проходят в Ботнический залив.

Одному небу известно, как Пиркку с Пеккой занесло на Скрову, но, очутившись здесь, влюбились они в эти места и выкупили Осъюрдгорден целиком, когда, путешествуя по северам, прослышали, что двор выставлен на продажу. Что у нее, что у него годы на ту пору были уже немалые. Каждое лето наведывались они сюда на несколько недель, чтобы провести отпуск. И, приезжая, занимали скромный угол в одном из жилых домов. Словно разорившиеся дворяне, которые, промотав чины и капиталы, спрятались от мира в закутке своего обветшалого замка. Они наверняка любили это место, но в то же время явно пугались его размеров и чувствовали себя слегка не в своей тарелке. Кто-то из их родных или друзей увлекался подводной охотой (на дворе валяется надувная лодка, дырявая), вот этот кто-то, по-видимому, и уговорил пару приобрести здоровенный рыбный завод, едва поместившийся на маленьком островке в Лофотенском архипелаге. Каждое лето финны гурьбою покидали свои мелководные берега и отправлялись нырять на Скрову – с ластами, гидрокостюмами и подводными ружьями; все снаряжение и экипировка по-прежнему висит на крючках в комнатах, в которых когда-то селились финны. Пекка и Пиркка нырять не ныряли, но были не прочь окунуться.

Однако в конце концов уступили Осъюрдгорден обратно Осъюрдам. Уже пятнадцать лет, как они покинули Скрову. Впрочем, когда Хуго говорит про них, возникает ощущение, что финны могут вернуться сюда в любой момент, хотя это вряд ли.