Мортен А Стрёкснес - Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки

Картина мира поменялась. Береговое рыболовство, за тысячу или даже более лет приноровившееся к сезонным и естественным колебаниям ресурсной базы, в одночасье было стерто с этой картины, ставши обузой для государства – устаревшее и не приносящее сверхдоходов, которыми отличались сталелитейные заводы и фабрики в центральных районах, где люди работали в три смены. В моду вошла романтика траулеров, новые рыбные предприятия открылись всего в нескольких городах и поселках, таких как Тромсё, Хаммерфест и Ботсфьорд.

За несколько недель до моего приезда на Скрову я побывал в легендарном месте – на так называемом Лоппском море (шхерный район норвежского побережья в провинции Вест-Финнмарк). Когда-то тамошние рыбаки возили лед с реки Эксфьордсйокельн, впадающей в Йокельсфьорден. На гербе местного муниципалитета изображен баклан на золотом фоне. Девиз муниципалитета – “Море возможностей”.

Раньше в поселке Лоппа не было мыса, на котором не стоял бы рыбозавод. Рыбные угодья здесь по-прежнему богатейшие, однако во всем муниципалитете не осталось ни одного рыбозавода. В Лоппе люди несколько тысячелетий жили рыбной ловлей. Сегодня они так или иначе лишены права распоряжаться морскими ресурсами и ничего не получают с тех доходов, которые выкачивают с этого края пришлые дельцы.

Последний раз, когда Хуго был в Барселоне, он обошел рыбные базары, на которых треска была представлена во всех видах, которые только можно себе вообразить: там продавали даже язык трески в желе. Вся рыба была исландская.

Наш РИБ зимует на берегу. Впрочем, для зимнего лова надувная лодка все равно не годится – там повсюду будут крючки, а она как-никак резиновая. Вместо РИБа мы берем четырнадцатифутовую лодку – открытую пластмассовую плоскодонку. Она тоже всю осень провалялась на берегу. И это осложняет нашу задачу. И серьезно. Плоскодонка протекает, а воздушные камеры ее, которые должны обеспечивать плавучесть, наполнились дождевой водой. На морозе вода, подчинившись законам физики, превратилась в лед.

– Лодка, конечно, не в самом идеальном состоянии, – философски замечает Хуго, а я тем временем думаю: ну как мы сунемся в Лофотен на такой фитюльке? К тому же она едва не тонет, и от этой мысли мне становится не по себе. Лодка, конечно, понемногу оттает, но на дворе минус, а в воде небольшой плюс – понадобится несколько дней. Мы все же решаемся попытать счастья при условии, что погода останется ясной, а море – спокойным.

– Если лодка заартачится, сразу повернем обратно.

В ответ я только киваю.

Наутро меня будит телефонный звонок. Звонит старик, с которым я познакомился два месяца назад в букинистической лавке в Тромсё. Хозяин попросил его приглядеть за лавкой в свое отсутствие. Я между делом сообщил старику, что интересуюсь гренландской акулой и даже пытаюсь поймать ее вместе с приятелем. Номера своего телефона я не давал. И вот, откуда ни возьмись, звонит тот самый старик и хочет дать мне совет, который поможет нам поймать акулу. Говорит, что два его брата в пятидесятые годы ходили на гренландскую акулу в Северный Ледовитый океан. Один из братьев дал такой совет: “Возьмите сетку, например из-под апельсинов, набейте ее тухлой селедкой, а в середину кома спрячьте крюк”. Напоследок старик берет с меня обещание сообщить ему, если поймаем что-то, и желает нам ни пуха ни пера.

Хуго огорчен тем, что наши планы стали известны посторонним. Говорит, что теперь, если не поймаем, другие будут посмеиваться нам вслед, и он прав. Раз чужие люди звонят нам за тысячу километров, чтобы справиться о нашей рыбалке, тут уж не скажешь, что дело наше шито-крыто.

Землю припорошило белым пухом, среди которого в неярком солнечном свете искрятся кристаллики льда, возбуждая мой зрительный нерв. Нечасто снег выстилает остров таким ровным покровом – здесь если не ветер его разметет, то он сам растает под бесконечными циклонами с дождями.

Такая картина так и просится на открытку, – ни один фотограф не устоял бы. Даже детишки подсознательно чувствуют эту красоту. Рисуя мир, они часто берут простые краски, изображают незатейливые горные зубцы, снизу шлепают зеленое пятно (трава) или синее (море), подмалевывают пару избушек – готово. И при этом без всякой подсказки все норвежские дети, как один, рисуют Лофотен.

Мы отчаливаем со Скровы в четырнадцатифутовой плоскодонке, с подветренной стороны острова. Вода в Скровский залив поступает с двух направлений по узкому каналу, идущему между островом Рисхолмен и самым крупным из прилежащих к Скрове островков. Мы берем с собой одну бутылку воды на двоих, две шоколадки, по одной пилькерной снасти на каждого и свежий номер местной газеты “Лофотпостен”. Из газеты узнаем, что у Рейне была поймана “кофейная” треска весом сорок четыре килограмма. “Кофейным” газета называет трофей от тридцати кило – с семидесятых годов прошлого века каждому счастливцу, поймавшему такую треску, “Лофотпостен” дарит килограмм кофе и иногда публикует о нем заметку. В номере напечатан также репортаж о прошлогоднем фестивале трески – дети из Свольвера ходят по городу, нарядившись треской.

Море пошаливает – мы понимаем это сразу, едва вырулив из-за острова. Но не так чтобы очень – прямых противопоказаний нет. Плоскодонка отчаянно проседает в воде, и мы хорошо знаем, отчего. Не лодка, а готовый морозильник. Льда во всяком случае за глаза хватило бы на пару тысяч коктейлей. Неужели мы и впрямь отважились выйти в открытое море на этой лоханке?!

Кажется, замерзло даже солнце. Молчат чайки. Белеет искристый снег. Мне, только что прибывшему из столицы, живительным бальзамом вливается в душу и ослепительная чистота пейзажа вокруг, и вольная морская ширь. И все же, вглядываясь в морской лик, испытываю какую-то подспудную тревогу. Что таится за его серебряной, вальяжно плывущей маской? Я словно пытаюсь заглянуть в глубину фарфорового глаза.

Вдали в Вест-фьорде Хуго замечает скопление рыбацких баркасов и правит на них. Они со своими эхолотами, конечно, уже вычислили рыбное место, где гарантирован клёв. Я радуюсь находчивости Хуго, но еще больше тому, что под боком у нас будет хоть кто-то, кто сможет подобрать нас в случае чего. На наше счастье, волны не так уж высоки: вытянувшись в длинные струны, они и не думают пробовать на прочность нашу неуклюжую тихоходную посудину.

За четверть часа навесной мотор, чохая всеми тридцатью лошадями, доставляет нас на рыбное место. Мы тактично держимся чуть поодаль других рыбаков, но в то же время достаточно близко, чтобы разглядеть, как они втягивают на борт свои лини и невода, набитые отменной крупной треской.

Мы тут же закидываем пилькеры (резиновые кембрики для маскировки крючков выглядят паршивенько). Нерестящаяся треска гуляет чуть глубже сорока метров – лишь опустится крючок на достаточную глубину, тотчас подсекай. Такую глубину треска предпочитает из-за температуры. Ей нравится граница, на которой нижние, более теплые слои смешиваются с верхними, которые холоднее. Первым эту особенность обнаружил вышеупомянутый Георг Оссиан Сарс. В 1864 году Г. О. Сарс посетил Лофотенские острова, чтобы изучить биологию мигрирующей трески, и, остановившись на Скрове, ходил на лодке, вероятно, принадлежавшей местным островитянам, по всему Вест-фьорду. На Скрове имеется небольшой запущенный сквер, который легко спутать с палисадником одного из соседних домов. Сквер этот был разбит в 1966 году в честь Г. О. Сарса по инициативе работников Норвежского института океанологии и министерства рыбной промышленности Норвегии. На камне высечено, что Сарс открыл “важнейшие особенности биологии трески”.