Мортен А Стрёкснес - Времена моря, или Как мы ловили вот такенную акулу с вот такусенькой надувной лодки

Во время нереста треска ест мало или не ест вообще. Как выражаются рыбаки – стоит и “чахнет”. Может, и так, да только мы того не наблюдаем. Таскаем одну за другой: самые крупные – по пятнадцать-двадцать, а один экземпляр – под все тридцать. Многие подсеклись не за губу, а за глаз или за бок. Бороться с такими тяжелее: когда вываживаешь их, они встают поперек.

Трудно не заметить, что зазор между бортом и ватерлинией у нашей плоскодонки оставляет желать много лучшего. Соседние рыбаки даже вскидываются от неожиданности, когда мы вдруг являемся на гребне и тут же пропадаем во впадине между волнами. Кто-то кричит и машет нам, мы машем в ответ. Верно, решил, что мы терпим бедствие. А мы не терпим, по крайней мере думаем, что не терпим. И увлеченно выуживаем треску за треской, которая плотно стоит под нами.

В таких условиях требуется особый помощник, который вовремя подскажет, что пора сниматься и возвращаться домой, что лодка твоя маломерна, чуть не тонет да к тому же пойдет с перегрузом в несколько центнеров. Увы, такого помощника у нас нет.

Рыба едва не лопается от икры и молок. Ближе ко дну, на глубине от пятидесяти до ста метров, самки и самцы ходят вплотную друг к другу, самцы при этом – развернувшись бочком. Икра и молоки мечутся синхронно самкой и самцом, при этом скрей энергично работает хвостом, перемешивая то и другое, чтобы икринки лучше оплодотворились. Треска, выловленная нами, набита икрой и истекает молоками – иными словами, еще не отнерестилась. А когда отнерестится, оставит в Лофотенском бассейне – нет, не миллиарды, а пару триллионов икринок.

Каждая самка носит в брюхе до десяти миллионов икринок, но морская жизнь полна опасностей, и многое может пойти не так. На первых порах мальки питаются собственным желтком. Проклюнувшись же спустя несколько недель, большинство пытает счастья по одной и той же схеме. Кормится планктоном, сперва растительным, потом животным, и крилем. В возрасте четырех недель тщедушные прозрачные мальки покидают верхнюю толщу воды. С этого времени они стараются выжить на дне, потихоньку откочевывая с Гольфстримом к северу в сторону Баренцева моря.

Первый год жизни – самый страшный. У взрослой трески мало врагов [70] Марк Курлански. “Треска. Биография рыбы, которая изменила мир”. Цитируется по норвежскому изданию: Mark Kurlansky. Torsk. En biografi om fisken som forandret verden . J. M. Stenersens Forlag, 2000, ss. 50–51. . К семи годам она готова выдвигаться в дальний поход – назад к лофотенским нерестилищам. Из многих миллионов икринок, отложенных самкой, должно вырасти не меньше двух половозрелых рыб – тогда популяция останется на прежнем уровне. Покуда никто не смог установить точную причину “урожайных” лет, как нынешний, когда скрей под нами кишит несколькими сотнями миллионов голов.

Большинству рыбаков известно, что самая богатая популяция трески нерестится у Лофотенских островов и Вестеролена. Однако те же самые места облюбовали и палтус, нерестящийся зимой, и сельдь, нерестящаяся весной. А кроме них здесь в изобилии водятся морской окунь, сайда, пикша, зубатка, европейский удильщик. Традиционно на Лофотенские острова, как и на другие морские участки Норвегии, миллионами слетаются морские птицы. Численность многих видов сократилась до тревожных цифр. На это есть комплекс причин, но одним из факторов, очевидно, стал недостаток рыбы, от которой зависит птичий рацион – многие виды рыб, такие как песчанки, мойва, путассу, тресочка Эсмарка, сильно повыбиты нашими промысловиками. Причем сами мы эту рыбу не едим, но пускаем на корм домашнему лососю.

Треска и нефтяные компании на самом деле любят одно и то же: планктон. Только треска предпочитает добывать его из моря в свежем виде, а нефтяники – когда тот, полежав двести миллионов лет, превратится в вязкую черную субстанцию. Нынешняя Норвегия зависит от этой субстанции точно так же, как прежде нуждалась в треске, ворвани и селедочном масле. В старину рыбаки, когда надо было переправить команду с утопающего корабля на свой, задабривали волны, сбрасывая в море амфоры с маслом. Сегодня промысловые траулеры сбрасывают в море рыбу, а богатейшим нерестилищам в мире угрожает нефть. Если та разольется в Лофотенском бассейне, он превратится в крупнейшее норвежское нефтехранилище. Мальки легко гибнут даже от мизерного содержания нефтепродуктов в воде.

Задумай Танзания добывать нефть в Серенгети, тут же возникло бы мировое сообщество (скорее всего с Норвегией во главе) и начало протестовать. Мы бы назвали это варварством и, возможно, дали бы танзанийцам миллиард, лишь бы те не бурили. Норвегия уже выдает миллиарды на спасение девственных лесов в Бразилии, Эквадоре, Индонезии, Конго и разных тропических странах. А ведь у нас есть собственное уникальное сокровище – наше подводное Серенгети. И что же? Наша страна, едва ли не самая зажиточная в мире, хочет добывать тут нефть.

“Подземный труженик” Мелвилла продолжает копать.

За ловом трески я между прочим рассказываю Хуго, как в шестидесятых годах советские океанологи выдвинули гипотезу о том, что кашалот использует свой громадный акустический орган как оружие – “ультрасонарную пушку”, или “звуковой лазер”. Собрав звуковые волны в пучок и направив их точно в цель, он способен парализовать кальмара или другую добычу. Американские ученые подхватили эту теорию в надежде, что та найдет применение в военной области.

Подобно гренландской акуле, кашалот охотится на добычу гораздо резвее себя (кальмары плавают со скоростью до пятидесяти километров в час), часто в кромешной тьме, на огромных глубинах. Но до сей поры никто не застал его за охотой. На рубеже тысячелетий датские цетологи проверяли эту гипотезу у острова Андёйя. При помощи передовых гидрофонов они выяснили, что кашалот умеет фокусировать щелкающие звуки и метко посылать их в определенную точку [71] Источник на английском языке: Ричард Эллис. “Большой спермацетовый кит” / Richard Ellis. The Great Sperm Whale; A Natural History of the Ocean’s Most Magnificent and Mysterious Creatur. University Press of Kansas, 2011, рр. 123–125. .

Ныне море наполнилось шумом винтов и моторов, из-за которых киты не могут, как раньше, расслышать друг друга за многие сотни миль.

У Анденеса, Вестеролена, Лофотена, в других морских районах дальше к северу ведется активная сейсморазведка запасов нефти. Рыбаки на Андёйе ропщут, считая сейсморазведку виной тому, что весь Вест-фьорд, да практически вся акватория, кишит скумбрией. Взрывы отпугивают полосатика, гринду, косатку и других любителей полакомиться скумбрией.

Рыбаки с побережья, экологи, цетологи опасаются, что ударные волны могут травмировать и губить китов, а возможно, также рыбную молодь. Они отмечают, что в районе сейсморазведки киты ведут себя ненормально – вероятно, оглушенные взрывами. Должно быть, взрывная волна для кита равносильна ковровой бомбардировке звуком. Ведь звук этот должен, ни много ни мало, пройти сквозь толщу отложений на морском дне [72] Русские рыбаки полагают, что сейсморазведка пагубно сказалась на промысле трески в 1970-х и 1980-х гг. Рыбаки с норвежского побережья пытались преградить судам сейсморазведки путь к своим угодьям, но были задержаны и отправлены по домам норвежской Службой береговой охраны. Получается, что норвежский нефтяной сектор финансирует подводные сейсмовзрывы и использует военных (Службу береговой охраны) в качестве силы, зачищающей от рыбацких протестов район, который власти обещали не использовать для добычи нефти. .