Иван Булах - Деревенская околица. Рассказы о деревне

— Витька! Это же наш артиллерист, что машины отобрал.

— Точно! — кричит Витька, — и давай дубасить в дверь. — Эй, часовой! Скорей зови своего строгого лейтенанта, нашёлся тот капитан, который может подтвердить, кто мы такие.

Приходит тот же лейтенант-особист, мы наперебой толкуем ему, — объявился капитан с «редкой» фамилией. На наше счастье лейтенант оказался не таким уж и плохим. Сразу распорядился и всё чётко организовал. Послал людей, разыскали артиллериста. Тот как увидел нас, так сразу и признал. Удивляется, говорит:

— Выбрались всё-таки? Молодцы. А вашего ЗИСа нет. Извините. Прямое попадание, вместе со снарядами поднялся в воздух. Там воронка — страсть глядеть. Да и склады потом пришлось взорвать. А ты, старшина, муку пожалел. Соображать надо. За то, что из окружения вышли, спасибо вашим машинам, здорово помогли, в самый раз снаряды подвезли. И как видите — пробились.

***

Ладно. И так прошло два с лишним года. Что за это время было, всего теперь и не упомнишь. И всё это время мы с Витькой, как нитка с иголкой. Вроде бы нас хотят разбросать по разным взводам, но он тут же раскатает свои усишки и к командиру.

— Рядовой Тухачевский. Разрешите обратиться? Я насчёт старшины Кожевникова… — Перетолкует, глядишь, опять вместе.

А через полгода, как с пекарней расстались, попали в такую команду, что не приведи Господи, а куда денешься, если идёт война. А вышло всё как-то случаем, и виной всему Витька. Когда немцев от Москвы погнали, наших православных много полегло. Обескровленные воинские части нуждались в пополнении. Некоторые части вообще расформировывали, а уцелевший личный состав направили на комплектацию новых боевых соединений.

Попали и мы под «пополнение и укомплектование». Где-то за Можайском собрали всех «бесхозных» солдат из разных частей, долго сортировали и составили списки. От нечего делать, Витька стал помогать ремонтировать старенький ЗИС первого выпуска. Шофёром на нём работал молодой солдатик, он не мог завести свою колымагу. Витька немного покопался под капотом и двигатель заработал. Подходит какой-то лейтенант и говорит:

— Как фамилия? Сколько шоферил до фронта?

— Фамилия моя не совсем хорошая — Тухачевский. За баранкой четыре года. И вообще, я технику люблю.

— Что ж, фамилия скандальная, но для нас даже в самый раз. Мы формируем особую команду и нам нужен опытный водитель.

— Согласен, только нельзя в эту команду и моего старшину.

— Где до этого служили?

— В Дивизионном Отделе Питания, в ДОПе, а если проще — на пекарне. Я обслуживал дизель-генератор и такой же ЗИС, а старшина заведовал пекарней. Он мастер на все руки: плотник, кузнец, сапожник и пекарь. Сейчас мы без пекарни и без дела.

Лейтенанта это заинтересовало, предложил служить в каком-то особом отделении. Своими посулами он нам много чего наперёд наплёл и наобещал. А как сходил с нашими документами к начальству, всё согласовал и оформил документы, то говорит, что зачислил нас в свю «особую команду». И тут нас огорошил:

— Будете служить не в ДОПе, а в ДПП. Разница в одной букве, но разница большая — это Дивизионный Похоронный Пункт! Кому-то надо и этим заниматься, а работа наша очень нужная.

Как мы это услышали, так у меня в голове муть и пошла, никак в толк не возьму — за что? Должность — врагу не пожелаешь. Стали проситься перевести нас хоть куда, только не в похоронщики, тем более, что в этой команде обычно служили люди пожилые. Но хитрый лейтенант мне мигом укорот сделал.

— Старшина Кожевников, я бы на вашем месте вообще помалкивал, вы идёте по списку религиозных «отказников», да ещё пекарню проср… (потерял). Если по-плохому, то моржете угодить под трибунал. Время сейчас военное, и вам светит штрафбат.

Господи, служить в похоронной команде. А куда денешься?

Кроме нашего командира, лейтенанта Орешникова, были: три военфельдшера, три сапёра и три сержанта (командиры отделений), у которых в подчинении находились: стрелки, ездовые и ещё несколько солдат, а всего 26 человек. За нами были закреплены повозки с лошадьми, три миноискателя и автомобиль ЗИС.

Тут у каждого были свои обязанности. Вначале сапёры с миноискателями проверяли проходы к погибшим, так как везде валялись мины и гранаты. Иногда немцы минировали убитых, особенно офицеров — находили и такие ловушки. Мы вытаскивали убитых из траншей и окопов, а военфельдшеры осматривали убитых, и если при них находились документы, то заполнялась карта особой формы. Потом тела грузились на повозки и везли к местам захоронения. Вроде бы всё просто, но работа страшная.

В первые годы войны захоронение и учёт погибших не проводился. За первые месяцы войны больше всего погибло солдат и офицеров. И в основном это было при отступлении наших войск, и когда разрозненные части с боями прорывались из окружения. В таких условиях погибших иногда и хоронить было некому. В лучшем случае, товарищи погибших стаскивали в воронки от снарядов, это были так называемые, «санитарные захоронения».

У погибших забирали красноармейские книжки, у офицеров — удостоверения личности, а так же партийные и комсомольские документы. Делалось для того, чтобы немецкая разведка не могла ими воспользоваться. А когда началось наше наступление, то уже была возможность вести учёт погибших. Само захоронение было не сложным. Сложнее было определить — кто погиб? Для этого все военнослужащие должны были носить специальные медальоны или жетоны, как удостоверения личности.

Орешников говорил, что это лучший способ опознания, по научному — идентификации. В эти медальоны, как их ещё называли солдаты — «смертники», помещался бумажный вкладыш с данными: фамилия, откуда родом, название Сельсовета и военкомата, где призывался. И ещё — к какой воинской части принадлежит. Медальоны должны были носить все солдаты и офицеры, но многие «смертники» не носили, так как суеверно считали — если выживут, то и без этого медальона, а заполнят — убьют!

Поэтому в капсулах медальонов мы находили иголки, нитки и спички. Из-за нехватки бумаги вкладыш часто шёл на самокрутки или вообще не заполнялся. А ещё медальоны пропускали воду, поэтому часто на вкладышах ничего нельзя было разобрать. То есть, солдат погибал и не оставлял о себе ничего. Поэтому мы иногда находили один читаемый медальон в среднем на 10—15 солдат! Выходило, что только один из 12-ти погибший опознавался, остальные пропавшие без вести. Это ужасная трагедия!

Поэтому наш лейтенант нам вдалбливал в сознание всю важность того, что мы делаем. Каждый найденный медальон, это не только судьба солдата. Если он опознан, то в похоронке сообщалось место захоронения, а родственники, потерявшие на войне кормильца, могли получить пенсию. Неопознанный солдат числился как пропавший без вести. Поэтому его родственники даже не знали — жив солдат или убит, кроме того, им пенсии не полагалось. И каково это было для родных и близких солдата?