Антон Евтушенко - Симптом страха

— … как несолёный рис.

Глеб непонимающе моргнул: что?

— Как несолёный рис, — повторил на всякий случай собеседник, словно пытался закрепить сказанное. Пояснил: — Каждое утро строго натощак заставляют съесть ложку пресного риса, вымоченного в кипятке. Он крепит стул. Знаете, что санитаров раздражает больше всего? Расстроенные кишечники их пациентов, — Аткарцев негромко рассмеялся. — Так вот, такую штуку можно употребить в себя исключительно по принуждению. Больше никак. Малосъедобное кушанье, доложу вам, даже хуже, чем морковник на обед.

— А ты небось падок до блинцов с чухонским маслом? Тебе, наверно, подавай особую гастрономию?

— Я не жалуюсь, — возразил Аткарцев. — Больному человеку, уязвлённому страхом, кажется, что ему одному плохо, а всем хорошо.

— Это хорошо, что тебе страшно. Я просто радуюсь такому заявлению. Наблюдать за интересными коллизиями всегда полезно ровно до тех пор, пока они не бьют тебя по темечку.

Аткарцев с шумом втянул в себя пересушенный воздух общебольничной асептики и обиженно отвёл взгляд.

— Намекаете на вашего отца?

Глеб опустился на один из стульев и выдавил из-под верхней губы желтоватые резцы. Улыбкой он старался подавить растерянность.

— При чём здесь он?

— Ну, как же? Торите дорожку Артемия Илиановича, идёте по его стопам. Я вас сразу узнал! Вы похожи, определённо похожи.

— Не похожи, — мотнул головой Глеб.

— Сходство есть, уж поверьте художнику.

Глеб отодвинулся, громко грохнув стулом, закинул ногу на ногу.

— Врёшь, Александр Ильич. Фамилию на моём удостоверении ты прочитал — вот и вспомнил. Только на этом наше сходство с Артемием Илиановичем кончается.

— М-мм, удивительная, трогательная, несколько швейковская манера общения. Да нет же, вы весьма похожи. Как он, кстати?

— Отец умер.

— Вот как? — тихо удивился человек и перекрестился. — Царствие ему небесное! Давно?

— В начале позапрошлого года. Тебе интересно узнать, как это случилось? — Глеб не стал дожидаться реакции, почти без паузы счеканил: — Напали сзади с ножом.

И замер, пытаясь по реакции понять, слышит Санчо об этом впервые или нет. Тот оказался прекрасным конспиратором. Склонил голову набок, прикрыв глаза, и произнёс:

— Прискорбные известия сюда доходят с опозданием. Непременно прочту молитву об упокоении его души.

— О своей позаботься лучше, — огрызнулся он и выражение его лица стало настороженным и выжидательным. — Знаешь, это дело латышей… он ведь затылком чувствовал твою причастность. Подкачала доказательная база, а так бы мечтать тебе о морковнике, как о манне небесной. На зоне, знаешь ли, такие изыски только в кумовской пайке можно сыскать. Обычному зэка баланда и сухари уже за счастье идут.

— Я иногда думаю, что тюрьма была бы лучшим исходом для меня, чем эти стены. — Аткарцев снова мягко вздохнул, словно не желал откровенной речи, но был попросту стеснён отсутствием свободы выбора. — У вас, простите, на глазах шоры. Настоящий пенитенциарий — не тюрьма, в тюрьме есть срок, а это всё же хоть какая-то, но определённость, в то время, как здесь человек коротает век с бессрочной формулировкой «до полнейшего выздоровления». Хотя в моём случае, Глеб Артемьевич, наверно правильнее всё же говорить: до смены режима.

— Сейчас ты будешь прорабатывать меня рассказами невинной жертвы карательной психиатрии? — криво усмехнулся Глеб. — Давай пропустим эту часть. Ты же здесь валандаешься, как сыр в масле — за десять лет весьма неплохо устроил свою жизнь. Даже преподавать начал…

— Одиннадцать. — поправил Санчо. — И… вы не имеете ни малейшего представления о здешних методах воздействия. Я бы врагу не пожелал такого.

— Слушай, — Глеб кивнул на стул, предлагая собеседнику присесть, — отец, в отличие от меня, не был лицом, оказывающим содействие конторе, он сам был конторой, работал как федеральный агент, и сложил полномочия после неудачи с «Перконс-крусцом». Дело развалилось и его вежливо попросили подвинуться. Он был вынужден уйти, но про тебя не забыл. Он был же здесь неоднократно. Зачем? Неужели только из-за чёрных образков?

— Вы здесь, чтобы получить ответы на вопросы?

— Да. Да!

— Но не на эти.

Глеб дрогнул было, но с мудростью сдержался.

— Верно, — помедлив согласился он и хитро сощурился. — В общем, мне всё равно, что отец находил в визитах к тебе — отдушину или глумёж. Последние пять лет жизни он помешался на чёрной магии и всё носился с этими иконами…

— Думаю, дело не в чёрной магии, а в сделке с совестью. Но на сделку с совестью может пойти только человек без совести, а у вашего отца она была. — Санчо присел на краешек стула. — Весь смысл мироздания сводится к тому, чтобы привносить человечное в бесчеловечное. Счастливый дар выбирать везде, где есть выбор из двух третье — добродетель, потому что добродетель есть награда и для богоносцев, и для рогоносцев. Но иногда, по недоразумению или глупости, мы совершаем поступки против собственных убеждений, а потом совестимся этим, повинуясь внутреннему побуждению. Мы испытываем чувство стыда за совершённое и искренне жаждем раскаяния.

— Только при чём здесь дьявольская казуистика?

— Это искус, испытание — непристойным, порочным, ужасным. Вот академику Ландау всегда хотелось запустить сырым яйцом в лопасти вращающегося вентилятора. Было, по его признанию, словно бесовское наваждение. Но кроме искушения было упоение. Я сейчас про вашего отца. Он упивался идеей Бога-Универсума, который был и есть всё: и Сатана, и Яхве. Не стеснённый никакими границами, он мог позволить себе вести борьбу за право обладания истиной в последней инстанции.

— У отца была велика энергия заблуждения. Он не выиграл ту борьбу…

— Мы этого не знаем. В любом случае, это не причина прекращать вам её. Мы — дети родителей, нравится нам это или нет, и с возрастом обнаруживаем только больше в себе родительского. Его поражения — ваши поражения, но и его победы — это ваши победы. Таков закон преемственности.

Глеб неопределённо подвигал челюстями и даже вымолвить ничего не смог от напора чувств.

— На тебя посмотришь, — сказал наконец он, обретя дар речи, — так прямо диалектика в действии! Хочешь поболтать? Давай поболтаем!

— Сигарету хочу, — признался Аткарцев. — Не курил целую вечность.

— Поговорим — будет сигарета, — пообещал Глеб и придвинулся вплотную к Санчо.

— Я разумеется буду молоть чушь, — выговорил Санчо, облизнув пересохшие губы. — Это единственная тема, которую умалишённый может развивать.

— Не ёрничай, — осадил Глеб Аткарцева и щёлкнул пальцами: — Ты кажется знаком с Шишкинсом?

— Классическая техника перекрёстного допроса, — понимающе кивнул Санчо. — Говорите допрашиваемому только часть того, что вы знаете, допрашиваемый запутывается и врёт, потому что не знает, сколько вы знаете.