Ральф Дутли - Последнее странствие Сутина

А в январе двадцатого Жанна опять несет впереди себя свой круглый живот, поддерживая его обеими руками. Так, как ходят беременные незадолго до родов. Ее ведут по коридорам морга, через подземный лабиринт к Амедео, которого любили поди теперь разбери какие неведомые боги. Увидев его тело, она только вскрикивает, как безумный зверь, без ума от горя. Она долго остается с ним, не говоря ни слова. Она останавливается у дверей, не целует его, только долго смотрит, силясь разгадать мертвую тайну, которая вторглась в ее жизнь. Отрезает себе локон волос и кладет ему в руку. Затем отступает назад к двери, не выпуская любимого из глаз.

Монпарнас знает все. Нигде слух не распространяется быстрее, чем здесь. У них договор, она намерена его выполнить. Ничего другого не остается. Она проводит ночь в дешевой гостинице, Полетт Журден – с ней. Горничная находит нож под подушкой. Однажды она сделала рисунок, на котором вгоняет нож себе в грудь. О эта сила в запястье. Маленькие мадонны обладают бесконечной силой. Считается, что сохранилась лишь одна из ее картин: вид на двор внизу, где темнеет колючее мрачное дерево, вид с большой высоты, с крыши дома. Когда-то потом, десятилетия спустя, обнаружатся другие ее картины, среди безразличных вещей, оставшихся от ее брата. Никто не ждал их, маленькие мадонны не должны рисовать. Но девушка с оранжевыми губами из Рембо оказалась удивительным художником.

Жанна спокойна, она видела, как он умирал, больше ей не на что смотреть. Больше ей нечего знать. На следующий день, двадцать пятого, родители и брат заезжают за ней в квартиру Збо, доставляют ее с улицы Жозеф-Бара на улицу Амьо, где она выросла. Они не произносят ни слова. Упрек молчалив и суров. Они так и знали. Жанна замурована глубоко в собственном молчании, которое она годами строила в себе и вокруг себя.

В три часа ночи она встает, брат, который должен присматривать за ней, заснул от усталости. Будто лунатик, она идет по квартире на пепельно-легких ступнях так тихо, как не ходит ни один человек, заходит в гостиную, огибает мебель, ни на что не натыкаясь, открывает окно, забирается на подоконник. Разворачивается, обращает лицо к квартире, чтобы не видеть улицу, и летит спиной вперед с шестого этажа, унося внутри себя своего второго ребенка. Cara Italia. Она будет там вместе с нами. Она видит перед собою взмывающие вверх окна, кто бы мог подумать, что их так много, она бесконечно падает, окна возносятся к небу, она не видит улицу, о которую ударится ее череп. Грубые булыжники. Глухой удар, и еще треск, как трескается орех с темными прядями волос. Она лежит на мостовой, кукла с изломанными конечностями, из ее черепа по лицу стекает кровь, тонкая, нежная струйка.

Как долго она лежит? два? три часа? Дворник с метлой и тачкой находит ее утром, когда начинается его рабочий день. Он бережно поднимает ее, берет на руки, смотрит вверх на дом, звонит во все звонки. Открывает отец, Эбютерн. Он отказывается принимать тело своей дочери, не хочет видеть ее в своем доме, сломанную куклу. Пусть отправляется к своему итальянцу, который еще лежит в морге. Отец приказывает дворнику отнести дочь на улицу Гранд-Шомьер, в мастерскую, где она жила с Модильяни. Человек осторожно кладет молодую женщину на тачку. Сверху он наискось кладет метлу.

Сутин в катафалке пытается представить себе, как пролегает путь, какие улицы видели маленькую, хрупкую покойницу. Путь долог, все пути не имеют конца, если ведут на операцию. Он сворачивает на улицу Ломон, идет в сторону Клод-Бернара, еще дальше на юг, к бульвару Порт-Рояль, затем направо и прямиком на бульвар Монпарнас. Он силен, привычен к тяжестям, неприветливый человек у подъезда сунул ему несколько купюр, теперь он выполняет работу. Сутин отчетливо видит улицы перед своими глазами, сколько раз он носился ночами по этим городским ущельям, когда ему не спалось. Он бежит в своем морфинном бреду вслед за дворником, вслед за легким телом Жанны. Наконец улица Гранд-Шомьер. Консьержка дома номер восемь, однако, не желает его впускать, нужно сперва получить бумагу в полиции, на улице Деламбр, напротив, ему приходится пересечь бульвар Монпарнас еще раз. Теперь наверх, в комнату под крышей. Ортис открывает дверь, дворник кладет молодую женщину на кровать. Он смущен, мнет в руках шапку, смотрит на покойницу с ручейками крови на лице. Ортис дает ему монету, он исчезает. По-прежнему ледяной холод, январь. Жанна не нуждается в морге.

На следующий день похороны Моди, она остается лежать в одиночестве на кровати. Они хотят похоронить ее на кладбище Баньё, одни, без ее вшивых друзей-художников. Пусть даже не приближаются. Теперь она снова принадлежит им. Маленькую Мадонну предают земле в южном предместье. Нет никого, кто крикнул бы Cara Italia ей вслед. Все онемело. И даже похороны безгласны. Десять лет спустя она соберет свои вещички, обратится в нежную голубку и пролетит в город на кладбище Пер-Лашез, к могиле своего принца. Могильный камень говорит на итальянском.

Художник еще не раз пробирается на улицу Амьо, стараясь, чтобы никто его не заметил. Никто не узнает, что он был там, никто не увидит его прихода. Только ему самому известно, зачем он стоит на тротуаре напротив. Он смотрит вверх на окно, из которого Жанна вылетела ночью, он ясно видит ее прыжок, замедляет его своим взглядом, глядит на мостовую, куда она должна была упасть, пытается почувствовать точное место. Но булыжники мостовой молчат, кровь, что струилась из ее черепа, давно смыли парижские дожди. Однажды в доме по соседству отворяется окно, молодая женщина поднимается на подоконник. Он что есть сил кричит ей наверх:

Нет! Не прыгай! Не прыгай!

Тут только он замечает тряпку у нее в руке, женщина собирается мыть окно, ее товарка внутри комнаты крепко держит ее сзади. Женщины весело смеются ему вниз, услышав его вопль, он слишком хорошо понимает их польские шуточки, мнимая самоубийца высоко задирает рабочий фартук, медленно и легко обнажая бедра и край нижней юбки, художник краснеет, поглубже надвигает шляпу на лицо и семенит прочь.

Он не завидует ни Моди, ни полету Жанны, ни последнему пируэту в его честь на льду январских луж, ни попятному полету одинокого тела на фоне жестоко-синего неба своей любви. Но этот полет навсегда останется в его снах. Он расскажет о нем мадемуазель Гард и навсегда запомнит ее испуганное лицо. Жанна летит из окна на улице Амьо, вдоль бесконечной вереницы этажей, а художник сливается со своим сном и помостом катафалка, где он, скрюченный, лежит на левом боку, эмбрион с цветными ногтями.

Доктор Готт входит в белую палату и слегка грубовато обращается к художнику, тихо лежащему в своей цветущей белой постели: