Рудольф Слобода - Разум

Убежден: если бы такая возможность представилась и у нее были бы весьма четкие контуры, я без всяких угрызений бросил бы все и побежал ей навстречу.

На второй или на третий день после этих революционных раздумий были у меня именины. Это именины и моего покойного отца. Взял я мотыжку и пошел оправить могилу. Встретил там отцовского друга — мясника Лайоша, теперь пенсионера. Когда по улице Эдолинец снесли ряд домов, из Новой Веси уехал и Лайош. Но, привыкнув к деревне и ее обитателям, любившим его, он горько переживал свое переселение. Когда, случалось, Лайоша замещал другой мясник, женщины умышленно слишком привередничали, стараясь досадить ему и дать понять, что здесь не так-то просто угодить покупателям.

Лайош переселился, но приходил в деревню: нанимался в национальном комитете на разные работы — то яму засыплет, то траншею под дорогой для кабеля выроет. Да и всяким другим трудом не брезговал.

Сейчас он возился в яме возле газовой трубы. Его компаньон, постоянный работник МНК, тот, которого однажды укусила моя сучка Ирис, подробно мне объяснил, что сегодня им предстоит сделать.

На кладбище не было воды. Чинили водопровод. Когда я хотел полить анютины глазки, которые кто-то посадил на могилу — наверное, сестра, — за моей спиной вдруг раздался голос: «Воды и вправду не будет».

Я окопал могилу — теперь она выглядела весьма ухоженной. Круглыми камнями еще укрепил крест. Нашел кусок кости, довольно плоской, должно быть, от черепа. Положил ее под крест, помолился. Солнце припекало, и мне не хотелось уходить. Я сел на плиту соседней могилы и стал думать о том, где будет и как будет выглядеть моя могила. Весь ужас, который внушает нам могила, коренится в том, что мы представляем в ней человека живого. Мы жалеем его, нам страшно, ведь мы не можем помочь ему выйти оттуда. Нам кажется жестоким, что дорогое существо погребено у нас под ногами. Мы жалеем его, да и угрызения совести мучат: мы живем, на нас светит солнце, а он, бедняга, в стылой земле. Его положение кажется нам страшным и отвратительным, и мы спрашиваем себя: уж не по нашей ли вине он очутился в нем. Поэтому мы убираем могилу цветами, чтобы она меньше всего походила на суровый холм камней, или сооружаем крышу из бетонной плиты и снимаем с себя ответственность за пребывание в могиле дорогого существа тем, что пишем на кресте или на памятнике разные грустные или возвышенные слова и призывы. Так мы якобы отгоняем злых духов, которые, возможно, хотели бы использовать могилу в каких-то иных целях. Мы хотим предупредить этих духов, что неусыпно следим за могилой…

Какая печаль охватывает нас, когда мы находим в лесу заброшенную могилу. На кладбище наши покойники хотя бы не одни: они окружены знакомыми, родственниками, детьми и стариками. Вот тут ребенок, проживший всего месяц, а рядом старший механик фирмы «Болер», а там женщина возле молодого солдата и школьника — целые семьи собрались тут.

Рядом с отцом лежит семья Бучичей. Отец говорил мне, что эти Бучичи — наша родня. После войны, когда мне было семь лет, я на выборах нес депутату Бучичу букет цветов. Был там и нынешний президент — он поднял меня, а цветы взял у девочки Паулины, что была на год моложе меня. Мы должны были сказать что-то депутатам, но я растерялся и не сказал ничего. Один Бучич был председателем МНК. Но это уже другая ветвь. Надо будет поглядеть в записки отца.

От грустных мыслей стало не по себе, я отправился домой. Вечером пришли поздравить меня, именинника, мама с мужем. Принесли грог, водку, сигареты и коробку конфет.

Когда пришла мама со своим мужем Винцо, у нас гостил пес Бояр. Он не впускал их — хотя и сам был гостем, а сторожил наш двор очень зорко. И думать было нечего, что он позволит себя уломать. Пришлось посадить его на цепь, пока гости не вошли в дом. Это обстоятельство немного рассердило Винцо — он заподозрил, что я специально науськал пса против родни.

Мы раскупорили водку. Винцо тут же опрокинул стаканчик и только тогда сменил гнев на милость. Моей жене предложили грог и с нетерпением стали ждать, как она к нему отнесется — а она вызывающе долго пила воду. (Как выяснилось, жена вообще его не попробовала: утром я нашел бокал за радио. А мне всю ночь казалось, что где-то гниют забытые фрукты.)

Дочка стала мыть голову, Я ничего не сказал ей, но про себя решил: когда мать с Винцо уйдут, хорошенько пропесочить ее за нелюбезность. Жена призналась, что поссорилась с сестрой из-за наследства. Я обронил, что ни о чем таком понятия не имею, хотя на самом деле сестра сообщила мне о перебранке.

Я заметил, что отец в своих записках много писал о нововесских людях. Многих знал — каждому что-то ставил как каменщик. Я взял отцовские записки и стал искать место, которое было бы кстати сейчас зачитать. Но каждый говорил о своем.

Потом я вообще подумал, что сейчас не время ворошить прошлое. Хоть отец и любил мать, но всегда подозревал ее в изменах. Именно эта его неуверенность и ревность приводили к ссорам. Отца своего он не знал, мать его, моя бабка, часто говорила ему, как этот человек обманул ее. Отец в любовь не особенно верил, да и сам себе не доверял. Из комплекса неполноценности возникла и ревность.

Живи он еще и сиди сейчас с нами, он был бы рад, что видит свою бывшую жену. Радовался бы, что дети вместе на его земле, в его доме, среди стен, которые он же и ставил. Скорей всего, и на маминого мужа бы не сердился. Отец умел великодушно прощать. Чтобы быть объективным, скажу — мало кто сознает, что прощать подчас очень удобно, Вера в высшую справедливость позволяет иным людям замыкаться на себе, а все остальное сваливать на бога.

Пан Илечко считал моего отца типом созерцательным. И понимал это как похвалу.

Отец был бы рад, что мы все собрались. Он любил делиться своими мыслями. Уже лежачим больным часто говорил мне: «А знаешь, сколько я всего за ночь передумал?!»

Нет, не стал я читать отрывка из записок отца. А лишь сказал, что наше наследство потому «некоторых» (мою жену) так волнует, что я не осмелился попросить отца перед смертью мою долю имущества переписать на меня. Помнится, такая же штука случилась и с бабкой Франтишкой. Жалко мне было тогда бабушку: переписав имущество на моего отца, она почувствовала себя заживо погребенной, Что есть у бедного человека, кроме этих столь знакомых стен, садика и деревьев, которые считает он частью своего существа? А заберешь у него эту малость, он чувствует себя точно ампутированный. Поэтому я так и не предложил отцу написать завещание или переписать на меня дом, где я живу, — жалел его. Рад был, что эти вопросы не возникали. И потому даже то, что я построил за свои деньги, вошло в общее наследство. У жены это не укладывается в голове, и она чувствует себя обделенной.