Рудольф Слобода - Разум

Этот разговор, как я заметил, даже маме был не по душе. Может, ей казалось, что я намекаю на ее дом. Все воспрянули духом, когда речь зашла о другом.

Винцо ругал своего коллегу, не взявшего в прошлом году отпуска. Хочет уйти в отпуск теперь, когда отпуск нужен тем, кто собрался копать огород. Как, например, он, Винцо.

— Он думает, — начала жена, не слушая никого, — что я не знаю, как было дело. Вся деревня на меня наседала, пока я не попалась в ловушку. Брр! Так я стала его женой, но я, право, не знала, что меня ждет.

Никто так и не понял, почему жена говорит об этом именно сейчас. Она смотрела на бутылку водки и кивала головой.

— Уже снова пьет! — сказала она строго и глянула на меня.

— Не он пьет, а я, — вскричал Винцо.

— Его сестры все с меня собезьянничали, подражали мне во всем, а потом, когда все из меня вытянули, все мое богатство, что родители в меня вложили, оболгали меня, объявили чокнутой, И он, — указала она на меня, — всю меня ободрал, а когда я состарюсь и меня никто не будет бояться, придется во всем ему уступать. Одно дело — помогать друг другу, а другое — эксплуатировать человека. Умру на десять лет раньше, потому что его жратву на плите сторожу, даже жилы болят.

— А ты сядь, — сказал я.

— И когда готовишь, сиди, — сказал Винцо, — стулья-то у вас для чего, а?

Дочку заинтересовало, что говорят об эксплуатации. Она вошла с мокрой головой и стала слушать. Я сказал:

— Пойми, и я, и ты вкладываем в дочь все наше богатство, а в конце концов кто-нибудь возьмет и уведет ее. Похитит ее у нас. Это и с тобой случилось, и с твоими родителями. А вот другие родители, может, горюют из-за того, что их дочь никто не похищает.

Мама заметила с улыбкой:

— А не вложи родители в нее никакого богатства, никому она и не нужна.

Винцо, который следил за ходом своей собственной мысли, сказал:

— Вы что, какие грабители? Кто только не грабит. Каждый охотно берет, если ему дают, Я ушел от жены и не взял ни хрена.

Жена коснулась иной темы:

— А что я буду делать, когда он умрет? Вся семья, его сестры будут на мне воду возить. Если сейчас не накопим, что на старости лет делать будем?

— Она все время думает, что папка умрет раньше, чем она, — сказала дочка.

Вот так они и перескакивали с темы на тему. Я душил в себе злость. Изо всех сил сжал зубы, чтобы не выругаться, когда жена объявила:

— Вся ваша семья только и мечтает о том, чтобы я развелась.

Ну можно ли бесконечно все прощать? Раз мама и Винцо молчали, сказал я:

— Эти ссоры вполне устраивают тебя — в них ты находишь отговорку для своей лени. Каждый день у тебя находится зацепка, чтобы оправдать свою лень. Но это оборачивается против тебя же. Твои вещи я стирать не буду, ты ничего не выгадаешь своими забастовками, даже если и станешь всякий раз откладывать стирку.

Жена на мои слова не обиделась. Она меня и не слушала. У меня было желание треснуть ее чем-нибудь по башке. Мама сказала:

— Почему вы не перейдете к лам жить? А то здесь, глядишь, сожрете друг друга.

— А куда ему девать своих собак? — спрашивает жена. — И кошек и котов!

Винцо махнул рукой:

— До котов ли тут и собак! Здесь же жить невозможно. Так даже цыгане не живут.

Я заметил, что готовить жена и у них не станет. И стирать тоже. Жена кинулась на меня с метлой. Трясла ее над моей головой и шипела прямо в лицо:

— Уж ты вволю наколошматил невинную женщину. Больше меня пальцем не тронешь — не дамся.

Я вдруг почувствовал какую-то слабость. Черная неблагодарность! Стараешься, работаешь… и никто этого не ценит. Боже, зачем я живу на свете, что можно еще ожидать от такой жизни! Почему я не подох в прошлом году в терапевтическом! Из этого болота не вылезешь, и дня отдышаться не дадут!

Мне не хотелось напоминать маме и Винцо, что мы у них уже жили, и места, собственно, было у нас еще меньше, чем здесь, поэтому я предложил:

— Вот если бы дочь пошла к вам жить, это бы нас устроило. Но, боюсь, ей с нами лучше, не согласится.

Дочка не захотела обидеть бабушку и сказала:

— Я пошла бы к вам жить, но мама и туда будет ходить приставать ко мне.

— Вот это его воспитание, — взорвалась жена. — Мать, видите ли, пристает к ней!

— Поступайте, как знаете, — заявила моя мама. — Там одна комната свободная.

Винцо, пивший быстрее, чем я, поднялся. Но снова упал в кресло. Это значит — задерживать его больше нельзя. Он осторожно поднялся во второй раз и направился к двери. Расстались мы на дворе. Мама еще успела шепнуть:

— Винцо рад будет, если вы переедете к нам. А то мы все одни да одни.

Когда гости ушли, на меня навалилась такая же слабость, как в начале гриппа. Я лег в постель. Но потом смекнул, что это не слабость, а хмель от водки, и успокоился. Стыдно вдруг стало за свои недавние мысли и ярость. Если мы не способны будем вечно прощать, жизнь потеряет смысл. Кто может судить о чужой ошибке, характере, поступках?

Но если все время прощать, то дурные люди лучше не станут и даже не смогут осознать, что совершают ошибки. Иные ошибки неоспоримы. Да, нельзя не замечать чужих ошибок, нужно их обстоятельно разбирать. Поэтому я привстал на постели и сказал:

— Похвально, что ты так думаешь о нашей семье. Но какие у тебя доказательства? Почему ты считаешь, что все мы хотим тебе зла?

— Это ты меня спрашиваешь? — спросила жена. — Небось сам отлично знаешь, какие козни вы все время строите. Я скажу тебе, а ты мне по голове жахнешь. Не такая я дура, чтобы дразнить изверга перед сном.

— Значит, тебя устраивает ложь, которая живет в твоей душе. Пойми, ты ужасно ошибаешься — если и есть у тебя враги, то это не моя родня. Но я уверен, что у тебя вообще нет никаких врагов. Кто может быть твоим врагом?

Жена строго посмотрела на дочку:

— Ты опять хочешь внушить дочери, что у меня параноические бредни. Это не параноические бредни — я своих врагов хорошо знаю.

— А какие у тебя доказательства? — спрашиваю.

— Моя ненависть — вот точное доказательство. Без причины я бы не могла никого ненавидеть. Так, как ненавижу твою сестру, тебя и твоего покойного отца.

— А почему ты их ненавидишь? — отозвалась из своей комнаты дочь и пустилась в слезы.

Я сказал:

— Перед людьми, перед соседями она притворяется доброй, святой и любезной, а там, где действительно полагалось бы ей проявить свои хорошие качества, она жестока, как испанский сапог. И что хуже всего — никогда этого не осознает.

Наступила тишина. Я подумал, что мои слова произвели впечатление и что теперь есть надежда на возможность диалога. Но тишина воцарилась лишь потому, что жена зачиталась статьей в газете. Она читала ее еще до того, как мы пустились в дебаты, слова мои отвлекли ее, но газету она так и не выпустила из рук. Поняв, что я намерен продолжить разговор, снова углубилась в чтение.