Рудольф Слобода - Разум

Гористым краем мы приехали в Южную Моравию.

На водах было красиво, но печально. На каждом дереве лежала печать заботы и любви садовника, дорожки были разумно переплетены, чтобы никому не повадно было топать по прелестному газону.

В день моего приезда леса по обеим сторонам долины стояли черно-зеленоватые, а двадцатого мая, когда уезжал, все вокруг зазеленело, и листья буйно трепетали на непрестанном весеннем ветру.

Уже на третий день я не на шутку заболел — врач определил это как катар верхних дыхательных путей. На стуле сохла пропотевшая рубаха, я глотал суперперин и пил теплую воду. Ходил только на обед, а весь день метался между сном и явью. Мой сожитель ворчал, считая, что у меня грипп, ужасно боялся заразиться, так как нашел себе непременную курортную подругу и изо всех сил старался быть в форме. В комнате он появлялся только перед сном, тут же открывал окно и всячески давал понять, что даже видеть меня ему противно.

А я мстил ему тем, что будил всякий раз, как только раздавался его храп.

Но мы оба были достаточно рассудительны и, поняв наконец, что наши размолвки напрасны, что мы только травим себя, решили подружиться. Мы блюли порядок и чистоту — прежде всего это касалось моих рубах и пижам, — словом, всячески потрафляли друг другу. Когда я выздоровел, сосед, забыв о своей неприязни, повел сочные мужские разговоры об особах противоположного пола. Выяснилось, что у нас весьма сходные взгляды — или, вернее, так: каждый из нас сумел приспособить свои взгляды к взглядам соседа, то есть оба старались быть пристойно-снисходительными.

Соседа восхищало прежде всего то, как быстро я сблизился с компанией женщин, играя с ними в карты. Когда компания после отъезда большинства дам распалась, я вдруг остался только с одной. Это милое создание, чуть старше моей дочери, вынуждено было слушать, как я несу всякую околесную, как выставляюсь…

За неимением иных возможностей и я оказался хорошим собеседником.

Однажды, зевнув, девушка сказала:

— Люди смотрят на меня и думают, что же она делала всю ночь, коли так зевает, а на самом деле я спала как убитая.

— Я тоже, — кивнул я.

Однако этот намек на некое ночное действо я оставил без внимания. И продолжал свои разглагольствования, которые девушка время от времени прерывала улыбкой. Надо сказать, она тоже была мастерицей рассказывать всякие истории, которые вовсе не казались благоглупостями. Она сетовала на свою прежнюю жизнь, на свое здоровье — беспокоили ее больные бронхи и суставы. Я же делал ей комплименты, говорил, что она очень красива и что быстро выскочит замуж. Только надо опасаться всяких негодяев, что не прочь обвести ее вокруг пальца. (Себя я, конечно, не причислял к их числу, но, будь я посмелее и поувереннее, я бы тоже рискнул сыграть эту роль.) Я объяснял ей, как тяжело писать сценарий. Это понятно, сказала она, ведь это сложная работа. Я бы мог, продолжал я, написать сценарий о женатом мужчине, который находит на водах молодую подругу, обещает жениться на ней, соблазняет ее, а потом…

— Бросает, — прервала она.

— Нет, убивает. Если бы он бросил ее, это было бы в порядке вещей. Такое зрителя бы не захватило, — ответил я, но был рад, что девушка подтвердила мой принцип писать простые истории.

— А почему понадобилось ее убивать? — спросила девушка.

— Потому что он садист, — сразу нашелся я. Вспомнил, что так говорит мне жена. — У него другой цели и не было — он хотел ее убить, поэтому и ходил с ней в лес…

— Он убивает ее в лесу? — спрашивает девушка.

— Ну, это еще посмотрим… может, в постели.

— А… как он ее убивает? Ножом?

Я призадумался. Вспомнил один шведский фильм, где изображена страшная смерть.

— Он натягивает ей на голову полиэтиленовый пакет, завязывает под горлом и таким образом душит ее.

(Об этом разговоре я начисто забыл, но, когда в последний день начал упаковываться и вещи не вошли в чемодан, я купил полиэтиленовый пакет. Девушка пошла провожать меня на станцию, заметила пакет и сказала, что она называет его ушастиком. И всякий раз, когда я из него что-то вытягивал, видел, как ее красивые зеленые глаза темнели. А может, она и не помнила тот разговор об убийстве…)

Вдруг я испугался, что моя зеленоокая подруга будет рассказывать о моих сценарных планах и что уроню себя, если не отступлюсь от идеи убийства. Поэтому я сказал, что намерен написать очень незатейливый фильм, где будет много нежных чувств и приятных разговоров. Я признался, что убийство не моя идея. Она сказала, что видела фильм, где один парень убивал шарфом. Потом добавила, что женщина, если она не теряет рассудка, всегда может защититься. Я сказал, что женщину, пожалуй, нельзя изнасиловать, она засомневалась и заявила, что гораздо проще позволить себя изнасиловать по доброй воле. Это было любопытное наблюдение. Я пожалел, что мы не так близки, чтобы поговорить на сексуальные темы. (Отдаляло нас друг от друга и то, что мы с большим опозданием перешли на «ты». Но этот наш переход для людей, сидевших с нами за одним столом, был явным доказательством, что дело в шляпе. Одна женщина даже спросила, не поцеловались ли мы, переходя на «ты». Мы промолчали.)

В последний день девушка сказала, что я ей нравлюсь, но ей хотелось бы знать, как бы я отнесся к связи женатого мужчины с девушкой ее возраста, если бы речь шла о моей дочери.

В этом вопросе не было ничего резонерского. Девушка ждала, что я выстрою перед ней законченную теорию, оправдывающую такие отношения.

Я сказал:

— Люди думают, что бог в конечном счете все простит им. Ни один мужчина и ни одна женщина не верят, что за сексуальные проступки их может постигнуть какое-либо наказание. Это никогда не считалось грехом. Хотя всегда и присутствует чувство вины — но это лишь потому, что в запретном сексе по большей части что-то не залаживается. Если, например, такой немолодой мужчина чуточку импотентен, то он будоражит совесть своей пылкой возлюбленной тем, что неприметно сворачивает речь на проблему ответственности. Но со временем он обязательно вспоминает о такой любви с нежностью. Обижаться ему не на кого. Поэтому воспитательные средства, взывающие к чистоте души, здесь совершенно излишни, если отсутствует правовой, моральный или иной регресс. Я имею в виду право одного лица предъявить требование о возмещении убытков к другому лицу, по вине которого произошли эти убытки. Молодым людям можно объяснить, что преждевременной сексуальностью они попадают в мир взрослых, где уже властвуют расчетливость и деньги. Девушка привыкает к этому, становится легковесной — и она уже никогда не испытает сильной любви. Боится любить. Все это, конечно, только практические доводы против любви. Ни о каких священных глубинах души здесь говорить не приходится. Что же касается моей дочери, то я посоветовал бы ей вступить в любовную связь с таким мужчиной, в которого она могла бы сильно, свободно, без всяких препятствий влюбиться. Следовательно, им не может быть человек женатый или старый.