Рудольф Слобода - Разум

Как-то в воскресенье мы опять были на гулянке. Тут уж я не боялся, танцевал и с другими девушками. Больше всех мне тогда нравилась Терка Гарасликова из Ламача, что работала на фабрике, где мы клали дымоход».

Будни снова были полны обычными хлопотами.

«Хаживал к нам, — пишет отец, — дядя Турнер. Был солдатом в имп.-кор. армии в Штырском Градце. Семь лет служил в гусарах. Пил кумыс. От него стал таким сильным, что ударом руки мог разбить стул или порвать цепь. Получил звание капрала. Курил трубку, а иногда табак жевал. Он и мой дед были лучшие люди, каких я знал в жизни. Никого не боялись — такие были сильные, но никого и не обижали».

Нищета и голод тянутся, как паршивая нить, через все отцовские записки. Зимой он мало работал, в основном ходил в лес по дрова, иными словами — воровал. Правда, тогда у нас еще был собственный клочок леса у Красной дороги. Наш участок начинался с того места, где растет прекрасная липа. Эта липа вытянулась рядом с другой, повыше. Проходя с женой и дочерью мимо этого места, я всегда останавливаюсь и говорю: «Это был наш лес, только здесь мы могли собирать дрова, и нигде больше». Да, и мне еще не чуждо чувство радости, доставляемой даже маленькой собственностью.

Зимой люди в лавках влезали в долги, летом их выплачивали. Куда только отец не писал прошения — хотел устроиться посыльным. Но прошли долгие годы, пока он стал страховым агентом, однако вся деревня потешалась над ним, и он бросил это занятие. Дед его получал 150 крон пенсии, как пострадавший от несчастного случая. Он работал в каменоломне, позже вывозил на тачке жженую известь из печи. Тачка весила два центнера. Его предки, а стало быть, и мои, происходили из рыбацкого рода. Их прозвище было Карпы. Они могли ловить рыбу между Гохштедтом [25] Город в Баварии на Дунае. и Мархеггом [26] Деревня в Австрии. .

Когда я в подпитии, то люблю похваляться тем, что мои предки были не крепостными, а свободными рыбаками. Помню двух «Карпих» — Марку и Катушу. Первая уехала в Америку, другая жила в Братиславе.

Дед отца умер в 1932 году. Отец пишет об этом на странице шестьдесят седьмой:

«Служил я в солдатах на Турецкой высоте, на военном полигоне. Там примерно в середине мая получил телеграмму, что дед умер. Дали мне три дня отпуску. Пешком дошел я до Яблоневого, но поезд отходил только через два часа — вот и пустился опять пешком до Зогора. Усталости совсем не чувствовал, хотелось еще раз увидеть дедово лицо — другой мысли у меня не было. Мама плакала. Дедо Карол лежал в гробу, улыбался. Словно хотел мне что-то сказать напоследок. Тяжко мне сделалось, до сих пор не могу эту минуту забыть. Такой добряк, никогда не обижал меня, да и я ни разу не нагрубил ему. Мама рассказывала, что он в воскресенье побрился и закурил трубку. Потом пошел лег, а утром так и не проснулся, во сне помер. Да, упокой, господи, душу его. Маме пришлось занять денег на гроб. Священник разве что освятил могилу, а погребальный обряд не сотворил, дедушку в уголке для бедных и похоронили. После похорон воротился я в казарму».

Могила моего прадеда была у северной стороны ограды. Когда расширяли кладбище, там как раз проложили дорогу — старые могилы, а среди них и дедова, остались под ней. Когда-то еще верующим мальчишкой я зажигал на кладбище свечки, а отец плакал: так никогда и не смирился с дедовой смертью.

Он ведь отца заменил ему!

Пишет отец и о своих бесконечных поисках работы, о попытках стать служащим:

«Мама сидела под нашим орехом, где теперь моя комнатушка. Большое было дерево — древо нашего рода. Вдруг вижу — идет почтальон Адольф. Принес мне заказное письмо. На обложке штамп — Президиум областной управы в Братиславе.

Сердце у меня сильно билось, когда по прочтении письма я сказал: «Приняли меня. Приглашают в управу». Письмо подписал др. Янко Есенский, вице-президент областной управы. Мама от радости долго плакала.

На другой день я взял документы и отправился в город. Встретил меня привратник Криштофич из Рачи. Он и говорит мне: «Третий этаж направо, дверь под номером двадцать пять. Там у двери и подождете, пока не выйдет человек — он вам все объяснит».

Принял меня др. Янко Есенский, приятный был человек. Немного поговорил со мной, а потом сказал, чтобы в понедельник явился я в регистратуру.

В понедельник по маминому совету я вышел из дому с левой ноги. После долгих лет неустроенности я наконец на государственной службе. Сотрудники приняли меня учтиво, представились мне, казалось, все происходит во сне. Пусть и не были они специально обученными чиновниками (трое из них — бывшие музыканты в имп.-кор. армии), но работу выполняли на совесть. Мой заведующий носил фамилию Брож, легионер был в прошлом. Правда, долго я там не задержался. Перевели меня в дорожное ведомство к инж. Мерту, отзывчивому и порядочному человеку. С большим сочувствием он относился и к нашим семейным неурядицам. Сохранил я прекрасные воспоминания и об управляющем Квасничке.

Вскорости соседи отметили, что я хожу прилично одетым, и потому девушки тоже стали обращать на меня внимание. Стали ко мне доброжелательнее.

Ближе всех я подружился с Паулиной. Это была полненькая и красивая девушка, энергичная, но довольно скрытная. Родители, которым она представила меня, не преминули заметить, что она еще совсем молоденькая, однако это не мешало им позволять нам подолгу разговаривать в ее комнатушке. Но в окошко украдкой следили за нами, тем более если мы беседовали до позднего вечера. Знала бы о том Паулина, от души отчитала бы родителей.

Не раз и не два задерживался я у нее до полуночи. Перед их домом росло самое большое в деревне дерево, огромная акация, корни которой подползали под дорогу и уходили в сады за ней. В деревне жило поверье, что после полуночи под деревом стоит священник в широкой шляпе и насилует каждую проходящую женщину. Однажды я вот так и напугал двух женщин, которые возвращались ночью от ближних соседей — ходили к ним чистить кукурузу. Переполошили они всю улицу. Я вовремя смылся, и поверье продолжало тревожить людей. Подобную шутку разыграл я перед Паулиной, ей было любопытно узнать, в самом ли деле эти тетушки такие глупые. Но женщины призвали на помощь каких-то пьянчуг, возвращавшихся из корчмы, так что я быстрехонько перестал их стращать».

Вслед за этими страницами отец подробно расписывает, как познакомился он со своей будущей женой и бросил Паулину.

Начинает он издалека. Узнаю, что мой дед по материнской линии тоже был каменщиком.

«Низкорослый, широкоплечий, горбатый Тонко Путница был профессиональным сапожником. А его жена по прозвищу Анча Гу была здоровенной и сильной, ходила прямо, говорила громко. Путница зимой сапожничал, а летом пас с женой коз. У нее была труба, поэтому-то и прозвали ее Гу. До смерти любила она ром, а когда и муж напивался, брала его под мышку и относила домой. Несла его, словно тащила мешок из амбара в погреб — даже через плечо не перекидывала. Курила она длинную трубку. Умела и пророчить.