Рудольф Слобода - Разум

Жена рассказала мне обо всех, с кем встречалась. Разговаривала она и с некоторыми киношниками, и кое-что ей особенно врезалось в память. Одному коллеге она пожаловалась, как я гоняю ее, ссылаясь на великое множество работы, а сам при этом ничего не делаю. Коллега подтвердил, что я и впрямь не являю собой пример высокой производительности. Поэтому, дескать, у нас и денег нет, поэтому я недоволен и своим рабочим коллективом. Не иначе как меня грызет совесть.

Жена даже не осознала, как это задело меня за живое.

Я всегда думал, что коллеги ценят мою обстоятельность в работе, а быстрота исполнения их не волнует. Оказывается, я ошибался. С минуту я злился на себя, с минуту на тех, кто так несправедлив ко мне. Ничего, вы еще меня узнаете! И я решил сегодня же, пускай хоть просижу за столом до утра, наметить тему для фильма. Решил не мешкая приняться за работу.

Я выпил чаю, приготовил все, что нужно, и стал писать текст прямо на машинке, притом сразу же в шести экземплярах.

Писалось трудно. Я то и дело ходил — прошу прощения — мочиться, курил, двигал туда-сюда машинку, руки у меня стали черные от копирки и от ленты, которая при таком бешеном темпе все время перекручивалась, переполненную пепельницу я высыпал прямо на пол. Я бесился, нервничал, потел — не успел и оглянуться, как был уже час ночи. Я растянулся на лежанке и неожиданно для себя заснул. Снилось мне продолжение действия, но главное, что мой сюжет очень хороший: я был им доволен. Временны́е и пространственные размеры исчезли во сне, отдельные эпизоды появлялись в произвольном порядке. Во сне я был уверен, что, проснувшись, закончу работу. Но ночью началась гроза, а в грозу писать я боялся. Все собаки забились в одну конуру, разве что оттуда выглядывал белый хвост Шаха. Соседский Бояр жалобно скулил.

После грозы я поднялся с лежанки и сел за машинку, рассортировал бумагу и почувствовал себя вполне хорошо. Я утешал себя тем, что в средние века оригинальности не придавалось такого значения, как сегодня, более того, оригинальность художественного произведения почиталась за проявление ереси, и потому мой текст, пусть и не блещет оригинальностью, неплох и даже интересен для того, кто ничего подобного не читал — в конце концов, такой киносценарий не большая литература, несколько лет кряду он будет перерабатываться и меняться, а потом и вправду из него исчезнет все оригинальное и возникнет коллективное произведение, своего рода бастард с десятью матерями и тремя отцами.

Это утешение подействовало, успокоило. В ровном настроении я лег спать и проспал до восьми. Потом я снова напился чаю и отправился в редакцию, где было назначено обсуждение сценария, написанного по довольно популярному для нашего времени роману. Я должен был еще написать рецензию — машинка после этой ночи была до того разболтана, что писала как бы сама собой — рецензия была отстукана молниеносно.

На работе я освежился соленым сыром из Теты и чашечкой кофе и позавидовал сценаристу, располагавшему при написании сценария таким неисчерпаемым источником материала, то есть романом, в котором он мог копаться до одури. Но мое первоначальное намерение на совещании молчать, не подавать никаких советов, осуществить мне не удалось. Раздраженный мозг выдавал поразительные ассоциации, и я выплескивал их, словно расточительный богач, который бросает жемчуг свиньям. Никто к ним даже не прислушивался.

По дороге домой я размышлял о своем сочинении. Каково же было мое изумление, когда по прочтении вчерашних плодов труда я понял, что это вяло, смешно, растянуто и бессодержательно.

Как истинный мазохист я прочитал начало жене.

Текст, что и следовало ожидать, ей не понравился, она сочла его слабым.

Я стал вычеркивать из текста «лишние» слова, но минутой позже заметил, что предпочел бы вычеркнуть все. Решил подойти к нему с другого конца: все надо оценивать с точки зрения развития действия. Первоначальный текст начинался фразой: «Наш герой был железнодорожник». Ерунда. Киногерой должен сразу же задействовать, поэтому предпочтительнее начать так:

«Из электровоза выходит мужчина лет пятидесяти с небольшим, машинист. Он — энергичный, рослый, бритый, зовут его Яно Грс».

Текст продолжается:

«Яно Грс подает руку машинисту, сменяющему его, берет сумку, в которой гремят бутылки из-под малиновой воды, и вдоль длинного товарняка направляется к станции».

(Я подумал: почему я написал, что бутылки из-под малиновой? А потому, наверное, чтобы не заподозрили, будто я не знаю, что машинист не смеет потреблять алкогольные напитки.) Грс входит в здание, минутой позже выходит, но одет он иначе — в железнодорожную форму. (А в чем он был до этого?)

Нет, не стану я править текст. По крайней мере вижу, как пишется, когда человек зол и хочет любой ценой доказать, что он талантлив.

Далее следует:

«Дома Грс ставит бутылки в угол, где уже полно других бутылок. Встречает его жена Анна. Яно обнимает ее, поднимает, целует, вертит, щекочет, трясет. Жена вырывается из его объятий и идет к плите, где в кастрюле кипит вода.

Супруги ужинают. Яно кладет в свой правильно очерченный рот куски мяса, он доволен и уравновешен, к тому же рад, что у него хорошая жена. Потом они идут спать.

Утром просыпаются. В будильнике что-то похрипывает, потом он начинает весь трястись, подпрыгивать, дребезжать. Жена Яно говорит: «Уже утро, Яно».

Яно вскакивает — и сразу же становится веселым, энергичным, собирает чемодан. Едет в отпуск. Жена все уже приготовила — ему только остается защелкнуть чемодан, одеться, нежно поцеловать жену на прощанье и сесть в автобус, который отвезет его в курортный городок. В автобусе Яно расстегивает воротник, протягивает ноги и дает понять своим попутчикам, что собирается немного отдохнуть. Среди попутчиков оказывается несколько женщин, которых он намерен изучить подробнее.

Выходит наш герой в курортном городке. Он несет чемодан, глаза у него блестят, бегают по сторонам. Он примечает каждую женщину. Видит и двух оптимистических старушечек, которые меряются, стоя спиной друг к другу. Обе одинаковы. Яно разделяет их радость жизни.

Он проходит мимо достойных продавцов сувениров, мимо фонтанов, отеликов и магазинчиков, идет перекрестками и, опираясь о перила, поднимается по лестнице в отель «Мирамар». Название немного смущает его, он покачивает головой. Но тут же приспосабливается к исключительно роскошной обстановке, шепотком повторяя экзотическое имя — оно довольно красиво. Иным, пожалуй, и быть не могло.

За конторкой бюро обслуживания, где царствуют сошки и незыблемые распоряжения директора отеля, стоит мужчина. В нем что-то военно строгое, что-то немного инвалидное, что-то плутоватое, что-то слабое, что-то сильное. Яно Грс, наш герой, в первую секунду не знает даже, как себя вести, не знает, с кем имеет честь. И неудивительно, что забывает представить один из множества документов и, подчиняясь магической силе этого молодца, лепечет: «Простите!» Мужчина молча улыбается. Слов он не бросает на ветер. Отдыхающие забывчивы, слова надо дозировать. Он цедит: «Это ваше. Это возьмете туда и туда, это туда и туда, это я оставлю у себя. Ужин уже не получите». Он ждет, какое впечатление произведет последняя фраза. Знает, что она возымеет свое действие. Яно ощущает это действие на себе, но делает рукой широкий жест и уходит — идет полежать в комнате.