Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

Но я была в Париже в своем одиночном путешествии, так что мне некогда было себя жалеть. Мне предстояло так много всего увидеть! И почувствовать! И узнать! И, более того, я была голодна. Не в плане еды, а в плане желания стать такой женщиной, которая может сама путешествовать в такие места, как Париж, и расцветать.

Я была абсолютно уверена, что моя жизнь зависела от того, стану ли я этой женщиной немедленно. Так что никакого давления.

И ноги понесли меня в город, а ночь в это время просачивалась из угрюмых облаков на улицы древнего города. Становилось все более сыро и холодно, но меня это совсем не беспокоило. Или, скорее, я игнорировала это, пытаясь привыкнуть к своей новой личности Бесстрашной, самодостаточной путешественницы. Разве это не здорово звучит? В действительности я переживала паническую атаку. Там, снаружи, совсем одна в огромном загадочном городе, полном отчаянно шикарных, незнакомых мне людей и указателей, которые я бы все равно не смогла прочитать, даже стоя перед ними по 10 минут. Если по существу, то делала я это только для того, чтобы передать на всю Францию, что вот она я, заблудившаяся туристка.

Это была серьезная паническая атака. И мне не становилось легче.

Никто во всем мире не знал, где я находилась в этот момент. Никто не знал, кто я, когда я нашла ресторан и расположилась там, чтобы поужинать наедине с собой и своими мыслями посреди города, который я всегда мечтала сделать своим, который, несомненно, мог бы принять меня, но мог бы и бросить. И никто не знал, кем я была, когда я шла на своих очень громких высоких каблуках по угнетающе темной улочке, которая вела к двери моего отеля. Меня бросило в пот, пока я со свистом проносилась по этому очень длинному и изолированному переулку. Уверена, я готова была подпрыгнуть каждый раз, как мои туфли выдавали мое одинокое присутствие.

Моя подруга останавливалась здесь, да. Со своим очень высоким и внушающим страх супругом. Я уверена, что для нее эта улица была живописной. Для меня же это был кошмарный сон, помноженный на паническую атаку, к тому же я испытывала это деморализующее чувство одиночества, готовое меня сломить.

Буду честна. Мне не понравилась моя первая ночь в Париже. Я спала урывками, думая о том, как я сяду на первый поезд до Лондона, где, если уж мне и выпадет оказаться одной на темной улице, по крайней мере, я пойму, что говорят люди, пытающиеся на меня напасть.

В 2.31 после полуночи в моем крошечном парижском номере отеля, где я, обезумевшая от бессонницы, могла вскочить и начать собирать вещи, это могло бы все упростить. Но я могла и не делать этого.

Эта ночь закончилась так же, как заканчиваются все темные ночи, и я решила, что, может быть, одного осеннего вечера и тревожной темной улицы недостаточно, чтобы перечеркнуть всю магическую историю Парижа в моей голове. И это еще не говоря о том, что мне будет трудно считать себя бесстрашной, если я сейчас отступлю и уеду домой без боя.

Разве я хотела стать той, кто проделала весь этот путь до Парижа, чтобы ощутить праздник, который всегда с тобой, но вместо этого сбежала домой, даже не успев войти во вкус? Точно нет. Фактически это была та самая мысль, которая заставила меня подняться с постели и вернуться на эту проклятую мучившую меня улицу и ворваться в этот свежий, ясный осенний день.

«Я выбираю Париж», – подумала я. Может быть, немного угрюмо.

У меня не было плана. У меня не было ничего, кроме времени, Парижа и великого дела – доказать самой себе, кем я на самом деле являюсь. И вот что я сделала – я гуляла. Я отправлялась бродить туда, куда меня влекло настроение. Я посетила Эйфелеву башню и гуляла по Елисейским полям до самого сада Тюильри. Я провела часы в музее д’Орсе. И мне захотелось провалиться через холст и остаться навсегда жить в пейзажах Ван Гога в окружении этих удивительно ярких красок. Я увлеклась Роденом и исследовала Лувр. Я гуляла по знаменитым улицам, я рассматривала витрины известных магазинов, и я побывала в таких окрестностях, о которых раньше только читала.

Я не знаю, почувствовала ли я себя бесстрашной. Но чем дольше я позволяла городу просачиваться в меня, тем больше я чувствовал себя живой. И это не могло сравниться с книгами, работой над главами диссертации или моей сильной паникой.

И я спросила себя, а вдруг то, что я приняла за панику, на самом деле и была жизнь? А что, если это было то, что ощущаешь, когда живешь, а не замыкаешься в комнате с книгами или намеренно переезжаешь из одного города в другой, не позволяя себе жить настоящей жизнью ни в одном из них?

А что, если я погрузилась в эту панику и поняла, что ее вызывает? Что, если я приняла это чувство таким, какое оно есть, как только оно возникло – не проанализированным, не интерпретированным и не воображаемым, а первичным и настоящим?

Мне бы никогда не пришло в голову, что жизнь, полная загадок и чудес, ощущается немного тревожной, к тому же с присущим ей смятением. Просто потому, что мне действительно никогда не приходило в голову, что жизнь, описанная в задорных хемингуэевских мемуарах про творческую благородную бедность, должно быть, ощущалась не столь забавной в тот момент, когда он и его друзья были голодны и на мели.

Должно быть, если это меня немного пугает, значит, я делаю все правильно.

И потом, наконец, когда я уже сдалась перед лицом реального жизненного опыта, а не того, который я вынашивала у себя в голове годами, я побрела на левый берег и нашла то, что искала все это время. Ожидание себя, как я себе это представляла. Я присела за столик знаменитого кафе, о котором думала, что никогда не увижу его в реальности, но о котором мечтала годами. Я пила крепкий кофе за столиком на улице и смотрела на проходящий мимо меня Париж в бодрящем осеннем воздухе.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы определить незнакомое мне ранее чувство внутри. Потому что я была довольной. Довольной как никогда. Так, если бы целью всех моих скитаний и грез о бесстрашной жизни была эта улица, глубокое чувство спокойствия внутри меня наконец.

Так как я почувствовала себя целостной, такой, какой я была. И уже никаких проявлений бесстрашия не требовалось.

Позже я сидела на скамейке возле Нотр-Дама, ночь опустилась на город, темная и плотная. Великолепный старинный собор светился позади меня, а передо мной раскинулся Париж, как одна восхитительная знаменитая картина. Я больше не боялась. У меня не было паники. Напротив, я чувствовала себя изумительно живой – мне было приятно, и противоречивые ощущения приводили меня в замешательство и одновременно приносили удовлетворение. Мне было все равно, что я была заметной. Мне было все равно, что жизнь, которой я живу, могла выглядеть слишком заметной для чужих глаз. Мне было все равно, даже если мои туфли были слишком громкими и объявляли о моем присутствии всем незнакомцам вокруг, которые наслаждались той же приятной ночью, и не тогда, когда они помогали мне отыскать дорогу в этом запутанном и красивом месте, которое привело меня так близко к самой себе.