Элеонора Браун - Мой собственный Париж [litres]

Я купила багет и немного твердого сыра и расположилась снаружи в сгущающейся тьме моего нового любимого города, наконец-то устроив себе небольшой праздник. Никто из тех, кого я знаю, в целом мире не представлял, где я нахожусь в этот момент. Никто из проходивших мимо не знал, кем я была. Я могла быть чем угодно. Я могла быть кем угодно.

Я могла, наконец-то, быть собой.

Вот что Париж сделал со мной спустя один долгий уикэнд в одиночестве. Он напугал меня, потом испытал меня. А потом он сделал меня свободной.

МЕГАН КРЕЙН – автор бестселлеров по версии USA Today, номинантка премии RITA и одобренная критиками, написала уже более 60 книг со времен ее дебюта в 2004 году. Она добилась признания благодаря своим произведениям – женским романам, работе над молодежными романами для взрослых для издания Harlequin Present под псевдонимом Кейтлин Крюс. Если она не за своим письменным столом на прекрасном западном берегу Тихого океана, то, вероятнее всего, она путешествует.

ПЕРЕДАТЬ ПРИВЕТ

megancrane.com

Facebook: /MeganCraneAndCaitlinCrews

Instagram: @MeganMCrane

КНИГИ О ПАРИЖЕ

«Ее величество, Госпожа… Пропавший наследник»

«Больше никаких сладостных поражений»

«В ожидании королевского скандала»

(авторство Кейтлин Крюс)

ЛЮБИМЫЙ МОМЕНТ В ПАРИЖЕ

Однажды я провела долгий вечер в музее Орсе со своей матерью и множеством картин Ван Гога. На меня повлияло, скорее, не огромное количество картин вокруг, а наши с мамой беседы о них.

ПЕСНЯ, НАПОМИНАЮЩАЯ МНЕ О ПАРИЖЕ

«Париж» Карины Раунд. Это замечательная песня, кроме того, она была в моем плей-листе, который я слушала, когда была там. Она напоминает мне о прогулках по Елисейским полям среди осенних теней.

ЛЮБИМОЕ МЕСТО ПОМИМО ПАРИЖА

Оно часто меняется. Но сейчас, наверное, Исландия.

САМЫЙ СТРАННЫЙ ПРЕДМЕТ, КОТОРЫЙ БЕРЕШЬ С СОБОЙ

Вомбат путешественник по кличке Матильда. Не спрашивайте.

Когда я впервые посетила Париж в 2010-м, я и близко не была в таких местах, как Эйфелева башня или Версаль. Я не бродила с выпученными глазами по Елисейским полям до самой Триумфальной арки, не посмотрела прославленный сад Моне и даже не посетила ни одного музея.

Париж, который я приехала посмотреть, был невидим для большинства туристов. Да, в нем также много памятников, но чрезвычайно специфичных и глубоко сокровенных. Я только что закончила писать «Парижскую жену» – роман об Эрнесте Хемингуэе и его первой жене Хэдли. Его действие происходит в Париже в самый прекрасный и романтический период жизни писателя – в 1920-х. Это был мой первый исторический проект и книга, которая вдохнула великую силу в мою жизнь, похитила мое воображение и в буквальном смысле слова приклеила меня к стулу в кафе «Старбакс» в Кливленде почти на год в период между 2008 и 2009-м. Все это время я настраивалась, чтобы услышать голос Хэдли и ее сознание, я следовала за ней вниз в кроличью нору снова и снова, в салон Гертруды Штейн или, скажем, в места, где она могла беседовать с Алисой Бабетт Токлас. Или в ее слабо освещенную квартиру с одной спальней в Латинском квартале. Оба этих места были знакомы мне очень близко, но только в моем воображении.

В лучшем из всех возможных миров я отправилась бы в Париж лично, чтобы провести исследования для книги, но мой реальный мир представлял из себя полный бардак. Тогда моим детям было 2, 4 и 15 лет. Мой брак был очень неустойчив. И если беда была еще не у порога, то уже точно где-то рядом с домом. Иногда я с трудом находила время, чтобы принять душ, не говоря уже о том, чтобы пулей отправиться через Атлантику. Но я могла читать. Мои руки тянулись ко всем книгам, какие мне только удавалось достать… об эпохе джаза в Париже, о Хэдли, Эрнесте, об их избранном круге эмигрантов. Я с азартом все больше узнавала о катании на лыжах в Альпах и модернизме. Мне пришлось прочитать все рассказы Хемингуэя, особенно ранние, такие, как «И восходит солнце», который я уже читала в старших классах, но в этот раз я уделила ему больше внимания.

Чем больше я наполняла свою голову эпохой джаза в Париже, тем сильнее я ощущала напряжение со стороны окружающего мира и этой истории. Я чувствовала, что в самом деле могу умереть, если не напишу эту книгу немедленно. Так что я бросила две свои работы на полставки учителем, одолжила денег у родных со стороны мужа, чтобы обеспечить детей няньками, и залипла в кафе «Старбакс» с понедельника по пятницу, отчаянно и страстно отдавая всю себя написанию книги, как будто вся моя жизнь зависела от этого. И совершенно ясно, что это сработало.

Но вот в чем штука. Никто и никогда не предупредит вас об опасности душевного здоровья во время таких путешествий у себя в воображении. К тому времени, как книга была написана, вычитана, отредактирована, снова вычитана и одобрена постранично, я была так вовлечена и так поглощена Парижем, который я сама создавала день за днем, слово за словом, что я уже была не уверена, готова ли я посетить это место в реальности. Разве мог он остаться неизменным? И даже если я могла найти город таким, каким он был тогда, не было ли это хуже, чем если бы он был утрачен? Может, таким образом я только разобью себе сердце?

Риски были очевидными, но мысль не поехать означала смалодушничать и отступить. Я должна была поехать. Должна была.

Шел дождь, когда я приземлилась в аэропорту Шарля-де-Голля. И дождь все еще шел, когда я вышла со станции метро в Париже возле Люксембургского сада. Я была словно в бреду из-за смены часовых поясов, к тому же я отсидела ноги. Я ходила кругами целый час, пока не нашла свой отель. Я вертела карту в руках туда и сюда, как будто это могло что-то прояснить. Вскоре мой багаж был промокшим насквозь, как и моя обувь, и мои волосы. Очки были забрызганы и потому бесполезны, но я узнала эту улицу, когда наткнулась на нее. Мой отель по-прежнему оставался пропавшим без вести, но здесь, через полквартала находился дом номер 74 на улице Кардинала Лемуана – это первая парижская квартира Хемингуэя и Хэдли.

Я не уверена, могу ли я адекватно описать этот коктейль эмоций, которые я испытала в тот момент: радость, облегчение, благодарность и изумление, все перемешано, взболтано и усилено затуманенным разумом. Дверь была синего цвета с металлической решеткой на уровне глаз и такого же самого голубого цвета, вся в трещинах и потертостях… дверь, пожившая порядочно. Настоящая, как ничто на свете. Я щупала облупившийся косяк опять и опять, как человек, который временно потерял зрение, щурясь на окна, которые были их окнами. И чувство было такое, как будто время откатилось назад – как раз к тому моменту, только для меня. Это прошлое было сейчас, здесь… ощутимое, поблескивающее и мерцающее. Все еще золотое, в конце концов.