Гюнтер Бройн - Буриданов осел

А умная девица этого и не подозревала? Почему она никогда не спрашивала о жене, ничего не хотела узнать о детях? Может быть, такая надежная защита ей была вовсе не по душе?

Дальше подступов к этой мысли Эрп не пошел, потому что испуг, вызванный отсутствием документов, вернул его в дежурное помещение и заставил давать объяснения, которые полицейский, выпроводив Аниту и парней, слушал, прохаживаясь взад и вперед, и как будто даже верил им, вообще стал доверчивее, предложил Эрпу сигарету, потом даже сварил кофе и подсел к нему. Он был примерно одного с Эрпом возраста, богатырь с глазами ребенка и голосом учителя; сперва он указал Эрпу на последствия, к которым приводит употребление алкоголя, показал фотоснимки (радиаторы, врезавшиеся в витрины, детские трупы, расплющенные кузова, вдребезги разбитые машины), цитировал параграфы, приводил судебные решения, умудрился найти переход к автогонкам, за кофе говорил о Браухиче, Карачиоле, Штуке, называл количество кругов и рекордное время, но вместе с тем незаметно, исподволь, чуть ли не смущенно критиковал Эрпа за аморальность, печально качал головой: ведь Эрп член партии, к тому же на руководящей работе, и без документов! Что с ним теперь делать? Позвонить кому-нибудь, кто может подтвердить его слова, но кому? Из отдела культуры? В самом деле? Ладно, Хаслеру, его номер был в телефонной книге. Неужто он так крепко спит? Почему, собственно, автогонки сегодня уже не так популярны? Но кто в былые времена знал фамилии велогонщиков? А напиваться не должны ни те, ни другие, а тем более заводить кого-то на стороне. Нет, там никто не отвечает. Итак, все-таки жене? Но уже половина третьего! Что сказал бы Эрп, если бы его жены в это время еще не было дома? Если он хочет послушать совет, правда — всегда самое лучшее! Покаяться и обещать исправиться! Чем уж так может его привлечь такая женщина? Что, она не такая? Ну ладно, и тем не менее или даже больше того, еще хуже, гораздо хуже. Подобные истории на работе — это же пятно. Стоит ему представить себе, что его начальник путается с одной из машинисток, фу ты дьявол! Любовь? На это младший лейтенант не нашелся что ответить, сделал торжественное лицо и набрал номер, написанный Эрпом, только до предпоследней цифры, потом опять положил трубку. «А что же будет дальше?»

Этот народный полицейский, имя которого неизвестно, имел определенное, хотя и не решающее влияние на дальнейший ход событий, однако не в том смысле, который был бы желателен, а именно, что отстаиваемый им этический принцип восторжествовал над аморальностью. Наоборот, указательный палец показывал, правда, верное направление, но то была лишь начертанная в воздухе линия, а не дорога, так что бездну обойти не удалось, скорее они приблизились к ней. Призывы этого прямодушного, беспристрастного человека к честности, правдивости, прямоте подтолкнули Карла к опрометчивым решениям. Кроме того, он убедился, что описанию его ночных переживаний не поверили. «Скажите-ка мне еще, что вы до глубокой ночи дискутировали о книгах!» — рассердился младший лейтенант и, возмущенный, набрал наконец номер Эрпа.

Разговор (ночью, с четырех до шести) имел много этапов, один из них Карл начал следующими словами: «Я не уверен, любил ли я тебя когда-нибудь». Элизабет: «Но ты женился на мне». Он: «Потому что ты этого хотела». Она: «Разве я это говорила?» Он: «Нет, но я все знал и хотел доставить тебе радость. И потом как раз тогда произошла та история с Герхардом. Я случайно нашел его стихи, посвященные тебе». Она: «Я никогда не относилась к нему серьезно, ты это знаешь». Он: «Не будь его, мы расстались бы с тобой без горя и боли. Но я не мог уступить тебя ему. Гордость, тщеславие, чувство собственника, понимаешь?» Она: «Значит, только поэтому?» Он: «Только поэтому. Ты была красивая». Она: «Почему ты не хочешь признать, что мы любили друг друга?» Он: «Потому что это неправда. Я мог бы уже на следующий день после свадьбы изменить тебе». Она: «Но двенадцать лет откладывал это, до сегодняшней ночи, не так ли?» Он: «В мыслях и мечтах я тебе уже сотни раз изменял. Мы не могли быть одни, вот в чем дело. И случайно оказались вместе. Одиночество, случай и немножко жалости! Почему ты отмахиваешься от правды? Требуешь честности, а сама не переносишь ее. Ты всегда ухитрялась игнорировать суровые факты или размягчать их чувствительностью!»

Он действительно хотел быть честным, хотел вытащить наружу все, что замалчивалось двенадцать лет, испытывал облегчение оттого, что высказался, и огорчение потому, что сделать это оказалось так легко, он был горд своей честностью, но и пристыжен, ведь к желанию быть честным примешивалось удовольствие от причиняемой им боли, вкрался сюда и расчет: он надеялся, что скорее избавится от собственных чувств, если убьет ее чувства. Он пытался разрушить то, что считал нужным разрушить, но понимал, что принадлежащее им обоим здание еще не превратилось в развалины, что разрушение надо продолжать, уничтожая и прошлое. Тот факт, что они любили друг друга, необходимо опровергнуть. Иначе ему пришлось бы признать, что любовь умерла где-то по дороге, непредвиденно, но не без его вины. А это умалило бы величие его новой любви, а заодно и его честность, для которой он жаждал признания и ради которой лгал: «Гордость, тщеславие, инстинкт собственника, одиночество, случай, жалость!»

Другой этап. Она: «А дети?» Он: «Я всегда буду для них отцом». Она: «Ты не будешь оспаривать их у меня при разводе?» Он: «Кто говорит о разводе?» Она: «Я. Разве есть другая возможность?» Он: «Не знаю. Ты должна дать мне время». Она: «Для чего?» Он: «Пока я знаю только одно — я люблю ее. Но это еще не значит, что ты стала мне безразлична. Мы не должны рубить с плеча, мы должны выждать и проявить терпимость». Она: «Мне нужна не терпимость, а ясность в отношениях». Он: «Ты слишком облегчаешь себе дело. Прямая вина моя, согласен. Но неужели ты действительно считаешь, что твоей вины нет совсем? Ты уже забыла, с какими надеждами начинали мы нашу совместную жизнь? Как часто мы друг перед другом и перед посторонними защищали браки людей одной профессии: одинаковые задачи, одинаковые интересы, можно помогать друг другу, вместе совершенствоваться. А что из всего этого вышло?» Она: «А что выйдет, если у фрейлейн Бродер появятся дети?» Он: «Я вовсе не хочу преуменьшать свою вину, я только взываю к разуму и предлагаю выждать. Может быть, тебе кажется, что я мучаюсь меньше, чем ты? Но я не могу иначе. Все, что я в силах сейчас для тебя сделать, — это быть честным».

Он действительно не мог иначе, он должен был быть честным, да и был честным (даже более чем честным, выдавая за случившееся то, что, как он надеялся, еще случится), но не только потому, что так повелевала совесть или посоветовала полиция, а еще и потому, что Элизабет опередила его, избавила от мук выбора, рассказав (прежде чем он смог бы приступить, как она опасалась, к разукрашенному подробностями описанию проведенного у Хаслера вечера) о визите Хаслера. Ей ни к чему были дешевые триумфы после коварного молчания, она не хотела осквернять все ложью. И это было плохо для нее, ибо решающий разговор лишился той неприглядности, которая, возможно, вытравила бы ее чувства к Эрпу. Жалкий лгунишка, спасающийся в одном обмане от другого, выклянчивающий доверие, раздувающийся от злости из-за ее недоверия или прячущийся за грубостью, был бы для нее куда менее опасен.