Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

– Кстати, умник, – сказал он, – не созвание, а сознание. И дверь я опять заблокировал.

– Трогай давай, – пробурчал Кью-Си. – Твои спектакли уже в печенках сидят.

– Да-да. – Пристегиваться отец не стал. – И руки не прячь, чтоб я их видел.

Когда он заводил машину, я спросил:

– Кто такая Хлоя?

Мой вопрос ему как будто понравился.

– Хлоя – это та, из-за кого мы здесь застряли. – Он потянулся к бардачку. – Надоело здесь торчать, да, Дэн?

Некоторые дома уязвимее прочих. Дом, что снимала Хлоя Каргилл, стоял на верхушке холма, откуда сбегала вниз улица. Одноквартирный дом, примыкающий к другому такому же, с большой остекленной верандой и двускатной крышей; смежный дом был похож на него как близнец, но опрятней – беленые стены, черные водосточные трубы, ухоженная живая изгородь из бирючины, а на Хлоиной половине облупленная бежевая штукатурка, шаткий водосток, запущенный газон. И дом этот, увы, стоял первым в ряду. Южная сторона выходила в переулок, а через дорогу тянулись в ряд типовые домики; их задние окна, забранные решетками, смотрели на дощатые сараи, вымощенные плитняком дворики, гаражи. Вдоль дороги росли деревья и буйные кусты. На перекрестке одиноко торчал фонарь, разбитый, без лампочки. Переулок утопал в сорняках, тут и там на гравии блестели лужи; вряд ли им пользовались, чтобы срезать путь, разве что мусоровозы подъезжали напрямик к бакам. В тот раз я, конечно, ничего этого не заметил, но потом рассматривал фотографии в газетах – и еще раз повторю: некоторые дома уязвимее прочих. Большинство людей при виде частного дома на тихой загородной улочке представляют, как поселились бы в нем, как расставили бы мебель, поменяли занавески, посадили цветы, перекрасили стены. А я, когда смотрю на дом, прикидываю, какие в нем есть уязвимые места и как ими можно воспользоваться, – иначе уже давно не могу. Теперь для меня всякий дом способен превратиться в дом Хлои.

Когда мы туда приехали, небо хмурилось не по-летнему, на ветровом стекле блестели капли. Отец поставил машину прямо у ворот, на боковой дороге, тоже гравийной. Было не понять, есть ли кто-нибудь дома – бамбуковые шторы на веранде опущены, занавески на окнах задернуты. Но отец истолковал все по-своему.

– Что ты собираешься делать? – спросил Кью-Си, когда замолчал мотор и наступила тишина. – А вдруг ее нет дома?

– Дома она, – сказал отец.

– Откуда ты знаешь?

– Все шторы задернуты. Она их открывает только перед уходом. – Он рванул дверную ручку. – И ты сидишь в машине. Хотел поиграть в счастливую семью? Отлично. Теперь ты нянька. – И вылез, не успел Кью-Си и слова сказать.

Мы смотрели, как он не спеша разворачивается, оглядывает дом. Стоя возле капота, он заправлял рубашку в вельветовые брюки.

– Что за херь он задумал? – пробормотал Кью-Си.

Я тоже чуял недоброе. Отец расхаживал взад-вперед, слегка пошатываясь. Потирал разбитые костяшки. Я услышал, как он буркнул: “Иисусе, мне нужно нормально курнуть”, и сухо сплюнул на землю. Он обошел машину с моей стороны, открыл багажник. Кью-Си встал коленями на сиденье, чтобы лучше его видеть, я тоже. Отец шарил в мусорных пакетах с одеждой.

– Что ты там роешься? – спросил Кью-Си.

– Куртку свою ищу, – ответил отец. – Если ты не против.

Он вытаскивал из мусорного пакета одежду и бросал рядом. В багажнике выросла гора мятых джинсов, рубашек, свитеров.

Кью-Си не унимался:

– Зачем тебе куртка? Дождя почти нет.

Отец продолжал искать. На дне мешка лежал рабочий комбинезон; отец задержал на нем взгляд и тоже бросил в кучу.

– Мать твою, где же она?

– Вот тут две куртки.

– Я другую ищу. Ту, что она мне дала.

– А-а. – Кью-Си оглянулся на дом, будто тот был живой и слушал. – Зачем?

– Вернуть просила.

– Но ведь ты ее надеть собираешься?

– Да.

– Зачем?

– Пусть знает. – Отец разорвал другой пакет, вывалив очередную охапку одежды. – Нашел. – Он взял куртку – мятую, джинсовую, с воротником из овчины, – помахал ею в воздухе, будто мулетой, и захлопнул багажник. Обходя вокруг машины, остановился возле моего окна, натянул куртку. Я увидел, что у его ног лежит моя сумка.

– Это же моя! – вырвалось у меня.

Кью-Си высунулся в окно:

– На что тебе сумка, Фрэн?

Отец распахнул передо мной дверь.

– Передумал, – сказал он. – Пойдем со мной.

– Тогда выпусти меня, – потребовал Кью-Си.

– Не ты, а он. – Отец взял меня за локоть, потянул. – Отстегни ремень. Живей. Хочу Хлою с тобой познакомить.

Я высвободился из ремня.

Но Кью-Си схватил меня за руку, потянул обратно в машину, я попытался вырваться.

– Погоди, погоди, лучше не… – бормотал он.

– А ты сиди тут, – велел ему отец. – Мы скоро, обещаю. А потом развезу вас по домам.

Кью-Си, похоже, поверил его спокойному голосу и выпустил меня.

Отец подобрал мою сумку и толкнул меня в спину, к калитке. Ноги мои послушались. Я отодвинул щеколду и вошел в палисадник. Ступеньки крыльца заросли одуванчиками.

– Ну же, звони, – велел отец.

Я нажал на кнопку, и раздался звонок – резко, не по-домашнему. Выходить никто не спешил, и отец, потеряв терпение, шагнул к двери, нажал на звонок и не отпускал. И тут в заднем кармане его вельветовых брюк я заметил что-то объемистое.

Я мог бы сколько угодно утверждать, будто не знал, что он там прячет, пока он не достал эту штуку и не пустил в ход. Но я знал – догадался. Понял по очертаниям, откуда это взялось. Из ведерка в багажнике.

Хлою пришлось ждать долго. Уже давно перевалило за полдень, а она вышла к нам нетвердой, шаркающей походкой, будто только что продрала глаза после пьяной ночи. Темные волосы были спутанные, тусклые. Она была в белой майке и комбинезоне, одна лямка сползла с плеча. Ноги босые, на лодыжке браслет из радужных бусин. Скудный дневной свет словно подкосил ее – она как-то съежилась, когда он хлынул ей в лицо. Увидев нас, она рассмеялась изумленно, хрипловатым “хо-хо-хо!”.

– Никуда не деться! Никуда от тебя не деться! – сказала она резко. – Ты меня просто не слышишь – да, Фрэнсис?

Но отца ее неприветливость не смутила, он лишь прижал меня к себе покрепче, голова моя уперлась ему куда-то под мышку.

– Поздоровалась бы, хоть из вежливости, – сказал он. – Если учесть, сколько мы проехали, чтобы с тобой повидаться. Нет, не ради тебя одной, но ты меня поняла. Издалека приехали!

Она мрачно оглядела меня, но промолчала.

– Не смотри ты на него так, – сказал отец. – Он ни в чем не виноват.

Тут она, видимо, поняла, что беседа принимает непредсказуемый оборот. Видно было, что она вдруг встревожилась, если не испугалась. Рука ее дернулась закрыть дверь. Она отступила на шаг.

– Послушай, отвяжись от меня, ладно? Не о чем нам больше разговаривать.