Бенджамин Вуд - Станция на пути туда, где лучше

– Да неужели?

– Пожалуй, так.

– Нашел время меня поучать! Как тебе на стуле сидится, удобно?

– Не очень.

– Что ж, придется привыкнуть.

Старик повернулся ко мне с усмешкой:

– Что у него с рукой?

– Это он обойным ножом меня порезал, – сказал отец.

– Что, серьезно?

Я дернул плечом.

– Видно, было за что, – заключил старик. – Ты, я вижу, не из тех, кто на людей с ножом без причины кидается. Знавал я подонков, ты совсем из другого теста.

– Патроны! – рявкнул отец. – Живо.

– Знаешь, когда ты родился, он нам ни словечка не сказал. Девять лет молчал. Девять лет! Бабушка твоя так до самой смерти и не узнала. Разве это по-людски?

Отец подскочил к нему с ружьем:

– Гони патроны, чтоб тебя!

Пол Хардести не выдержал:

– Откуда ты знаешь, может, они у меня кончились?

– Ты бы такого не допустил.

– Мне семьдесят четыре. Я столько всего забываю – тебе за всю жизнь не упомнить.

– Да уж!

Тут отец, должно быть, перехватил взгляд старика – и, опустив ружье, оглянулся на угловой кухонный шкафчик под потолком.

– Что? Там они, да? Перепрятал? – Крепче сжав ружье, он влез на кухонную стойку, встал на колени, провел рукой по верху шкафчика. – Счастье, что немцы до тебя не добрались, а? Ты бы все государственные тайны им выложил через десять минут! – Слышно было, как он тряхнул коробку с патронами. – Должно хватить. – Он соскочил на пол, вывалил на стол целую гору патронов с медными капсюлями и стал горстями ссыпать их в ранец.

– У тебя брюки в крови, – сказал мне дедушка.

Я посмотрел на свои ноги.

– Да, знаю.

– И он тоже.

– Знаю.

– Все, хватит. – Отец схватил меня под руку. – Идем маме звонить. – Сердце у меня от радости так и подпрыгнуло. Отец подтолкнул старика локтем. – У тебя до сих пор тот древний аппарат в прихожей?

– Нет, поставил беспроводной.

– Надо же, в ногу с веком идешь!

– Не скакать же мне день-деньской вверх-вниз по ступенькам! Эти горы меня доконали – тебе не понять.

Отец подтолкнул меня вперед:

– Сбегай принеси.

Я поспешил прочь, но тут же остановился:

– А где он?

– В гостиной, малыш, – ответил Пол Хардести. – На лежанке.

– Что такое лежанка?

– Ты издеваешься?

– Он у нас культурный! – Отец рассмеялся. – На диване! – И снова запрыгнул на кухонную стойку, так что ящики загремели. Пепел упал с сигары на пол серым червячком. Направив на старика ствол, отец сказал с нажимом: – Никакого самоуправства, Дэн. Запомнил?

Я шагнул в прихожую, не понимая, куда идти. На буфете стояла лампа с прожженным абажуром, а выше, на драных оливковых обоях, висели пейзажи – виды озера, гор – в простеньких деревянных рамках и там же фотография брюнетки в квадратных очках – наверное, моей бабушки. Нос у нее был похож на отцовский. Увидев перед собой две двери, я вошел в правую и оказался в гостиной. В очаге теплился огонек. Маленький телевизор показывал плохо, звук был приглушен; на экране ветеринар в халате осматривал ежика на обитом тканью столе. Я взял с подлокотника дивана телефон и кинулся обратно.

Отец так и сидел с ногами на кухонной стойке, лишь руку протянул за телефоном и велел мне садиться. Стул для меня он уже приготовил, рядом с дедушкиным. Когда он набирал номер, дедушка шепнул мне под гудки:

– Серьезно он вляпался?

Я показал все десять пальцев, и он хмуро кивнул.

– Дозвонился, – сказал отец, прижимая к уху телефон. Дуло ружья смотрело куда-то между дедушкиным стулом и моим. – Кэт, это Фрэн, просто хотел сказать, что все в порядке. Не спеши на меня набрасываться, я… ох, с кем это я разговариваю? – Он сжал губы и слушал. – Вот что, для начала успокойся, Дженет, ладно? Ты ведь даже не знаешь, что я хочу сказа… Постой, ну что за безобразие? – Он рассмеялся. – Что ж ты так со мной? Спокойно, зайка, ты ведь меня даже не знаешь. Я всего лишь пытаюсь дозвониться до Кэтлин, а ты меня поносишь последними словами! Где она?

Значит, мама нас ищет. От этой мысли я приободрился, но тут вспомнил, какое сообщение ей оставил. Ох и влетит мне за него от отца!

– Нет, просто передай ей, Дженет, что я звонил, хорошо? Туда я звонить не буду, а то разорюсь. Перезвоню позже… Нет, мы здесь ненадолго. Незачем. Она, как всегда, слона из мухи делает. – В трубке что-то щелкнуло; отец отвел ее подальше от уха – ждал, пока Дженет накричится, а затем продолжал: – Так что ты говорила? Дэниэл здесь, со мной. Мы тут веселимся на славу. – Он сощурился, услышав ответ. – И давно? Понял. Времени уже много прошло. У тебя дети есть, Дженет? С ними порой тяжко бывает – настроение у них без конца меняется… – Он швырнул в раковину окурок, раздалось шипение. – Вот что, сейчас дам ему трубку, сама у него и спросишь. – И поманил меня.

– Делай как он скажет, – посоветовал Пол Хардести. – Ничего не бойся.

Я подошел. Отец спрыгнул на пол, поднес к моему левому уху телефон, а в правое зашептал сухими губами. От него несло терпким сигарным духом. Дженет с мамой дружила близко, но не так давно; иногда она заходила к нам по вечерам, около половины седьмого, с бутылкой красного и видеокассетой; прически были у нее затейливые, будто из сахарных волокон, а смех низкий, грудной; с детьми она привыкла разговаривать как с глухими или слабоумными, и отцу это оказалось на руку – направлять нашу беседу ему ничего не стоило. Врать по телефону он был мастер. Он нашептывал мне на ухо сценарий, а я ему следовал.

ОН: Поздоровайся.

Я: Здрасьте.

ОНА: Дэн? Что-нибудь случилось?

ОН: Все хорошо. А что?

Я: Все хорошо. А что?

ОНА: Мама твоя места себе не находит! Она так обрадуется, что ты позвонил!

ОН: Скажи, пусть не волнуется, все хорошо.

Я: Не волнуйтесь, все у меня хорошо.

ОНА: Слишком долго думаешь, Дэн. Папа тоже здесь, слушает?

Я: Нет, я один.

ОН: Молодец.

ОНА: Он тебе не подсказывает, что говорить, – честно?

Я: Да, честно.

ОНА: Клянешься маминой жизнью?

Я:…

ОН: Мама бы не одобрила.

Я: Мама бы не одобрила. Это значит искушать судьбу.

ОНА: Пожалуй, ты прав. Но мне нужно убедиться, что он не стоит у тебя над ухом.

Я: Нет, Дженет, честное слово. С чего бы ему?

ОНА: Звучит не слишком-то убедительно.

ОН: Скажи ей, что все хорошо, но ты тут со мной заскучал. И хочешь домой.

Я: На самом деле все у меня хорошо, только начинаю скучать понемногу. С папой бывает тяжело. Хочу домой.

ОНА: Вот как? А что такое?

ОН: Он только о себе думает.

Я: Он только о себе думает.

ОНА: Да, он тот еще эгоист! Это не новость.

ОН: Он помешан на бильярде. А ты бильярд терпеть не можешь.

Я: Он помешан на бильярде. А я терпеть не могу бильярд.

ОНА: А где вы играли, Дэн? В пабе, да?

ОН: Да.

Я: Да. То есть не совсем – это вроде гостиницы. Там неплохо, музыкальный автомат хороший.