Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Схожие размышления о смысле страдания вложил в дело Раскольникова Достоевский. Я тогда еще не читал этих книг, проходил через всё сам, ощущая всю боль на своей шкуре, шагая сквозь чудовищные муки, заступая за черту. Параллельно я приходил к определенным выводам. Я научился сносить и привыкать к тому, к чему привыкнуть, казалось, невозможно. Я научился извлекать преимущества из гиблых ситуаций. Свое выживание я произвел в ранг искусства и порой получал удовольствие от результата. Секрет заключается в том, чтобы научиться, суметь полюбить то, что тебя раздражает. В страданиях трудно находить смысл. Но я нашел свой. Я самостоятельно пришел к тем же выводам, о которых позже узнал из книг Франкла, Достоевского, Шаламова, Солженицына (хотя двое последних имели разные точки зрения относительно лагерного опыта и влияния его на человека). Просто они очень толково, тщательно и последовательно оформили пережитое в слова. А я только познакомился с этим опытом в ощущениях. Прочитанное мною в книгах оказалось очень близко и созвучно тому, что я испытал, что прочувствовал, к чему пришел. Было приятно осознать, что есть кто-то, кто очень точно описал этот опыт. В сущности, все давно уже описано в книгах великих. Нет ничего нового! Меняется лишь обстановка, цифры на календаре, политический строй, обстоятельства, но то, что испытывает человек, проходя сквозь разные круги ада, — неизменно! И это подробно зафиксировала литература на разных языках мира. Я не открываю ничего нового. Я лишь отрефлексировал свой персональный ад, подтвердив общечеловеческий опыт.

…Так получилось, что в дни, когда я записывал эти строки, я читал книгу Павла Поляка «Свитки из пепла. Жертвы и палачи из Освенцима». Сев продолжать свою историю, я перечитал уже написанное: «Я не открываю ничего нового. Я лишь отрефлексировал свой персональный ад».

Мне стало смешно от употребленного слова «ад», потому что мой ад по сравнению с адом Хаима Германа (письмо которого я только прочитал) кажется детской забавой. Да, мне было невероятно тяжело, я вынес много боли и унижений. Да, в эпоху цивилизации, права и гражданских свобод мне это казалось адом (так и было). Но, ребята! По сравнению с тем, что я читаю, — прямыми свидетельствами от первого лица идущих на смерть, ждущих смерти, живших среди смерти, — мой «ад» меркнет среди бесконечного количества пережитых мучений и страданий, конечной точкой которых была смерть! Я сравнил свой опыт с опытом Освенцима. То, что пережил я, после прочитанного воспринимается всего лишь как детская шалость нелепого рока. Отсюда маленький вывод: когда думаешь, что ты на самом дне своего несчастья, когда отчаялся — вспомни об Освенциме и о чудовищных вещах, происходивших в нем. И тогда, может быть, твои трудности станут не такими трудными. Иногда полезно прибегнуть к сравнению, к истории. Будет легче. Проверено.

Человек слаб перед обстоятельствами, но он способен найти в себе силу, проявить волю и выдержать многое.

Сначала меня пугало само свойство неволи, без ее дополнительной «специфической» нагрузки. Потом я узнал, что в неволе с людьми происходят страшные вещи, испытал всё на своей шкуре. Потерял друга. Теперь карцера с их холодом, голодом, аскезой…

Каждый раз ты думаешь, что всё, дальше уже некуда, терпеть невозможно! Но проходит время, ты оборачиваешься и видишь, что там, где ты не мог уже терпеть, было только начало. Так приходит понимание, что ты обладаешь резервными силами, которые позволяют выдержать многое. Просто терпишь, и всё. Мгновение за мгновением. День за днем.

Я учил много стихов. Сначала это были Пушкин, Есенин.

Больше нравился Пушкин, но, к огромному сожалению, в те месяцы мне не попался «Евгений Онегин». Обстоятельства располагали к тому, чтобы я выучил если не всё, то хотя бы бóльшую часть этого великого произведения. У меня была уйма времени, было желание и необходимость заполнять пустоту в голове. Мое знакомство с поэзией произошло не в школе — там лишь была бездушная механическая зубрежка строк. По-настоящему я понял поэзию в полутемных холодных маленьких помещениях, куда еле-еле проникал солнечный свет.

Я стал искать стихи. Я не знал, какие авторы мне нужны. Я двигался интуитивно и размышлял категориями «нравится — не нравится». Если что-то резонировало с моим «душевным нервом» или просто красиво звучало, то значит, это было мое.

Прочитал «Фауста» Гёте (почему, кстати, его стихотворение «Другая» так называется? «Другая» что, жизнь? До сих пор не могу понять).

Затем заказал Мандельштама. Не очень впечатлило, но смог понять размах и глубину.

Блок. Сразу понравился, и я бросился его заучивать наизусть. На тот момент он отвечал всем моим требованиям и представлениям о хорошей поэзии.

Или

Или

Блок пришелся мне по душе, да. Уже позже я открыл для себя Пастернака. И он долго оставался моим любимым поэтом, с его сложносочиненными, глубокими, звучными стихами. Одно из любимых:

Или еще живаговское, задорное и ладное, как считалка, но тоньше, лучше, ярче: