Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

и так далее. Отличная вещь!

Или

Пастернака я знал на память много. Это мой поэт. Но вот, бывает, в память западает какой-нибудь абсолютно мелодичный для внутреннего слуха стих, настолько гармоничный и легкий, настолько правильно скомпонованный и звучащий, что он въедается в память и становится частью твоего внутреннего мира. Для меня таким стало набоковское стихотворение из «Дара»:

Вряд ли оно знакомо большому количеству почитателей Набокова, но мне почему-то запало сразу в душу — там и осталось.

Рядом с Пастернаком встала Цветаева, била по нервам с отчаянным надрывом, вскрывая себе вены, до саморазрушения, до дна, до самораспада.

Ахмадулина с ее ласковой певучестью.

Ахматова с ее глубиной и мудростью.

Не на листопадовом асфальте

Будешь долго ждать.

Мы с тобой в Адажио Вивальди

Встретимся опять… [11] Анна Ахматова. Ночное посещение. 1963.

Бродский с чернильно-сложносочиненным «бредом», не до конца понятым мною.

Шекспир! Этот чувак вне конкуренции. До сих пор его собрание сочинений в тысячу двести страниц у меня под рукой. Если бы я составлял список из ста книг, которые взял бы на необитаемый остров, то Шекспир был бы в десятке первых.

Из последнего, что мне попадалось и смогло подбросить до самых вершин катарсиса, это стихи Андрея Лысикова, больше известного как Дельфин. Его лирика — полное созвучие с моим внутренним миром, где, кроме громких веселых эмоций, есть место тоске, одиночеству, красивой грусти и саморазрушению. Звезды, Космос, Вселенная, Вечность — и жизнь людишек под микроскопом.

Его стихотворение «В твоих руках лежит мое письмо…» — абсолютно гениальная, пронзительная вещь! Пока не вижу равных ему.

Это был небольшой экскурс в поэтическую лирику, оказавшую влияние на меня в неволе. Отчасти я выживал стихами. Они меня утешали, наполняли смыслом, успокаивали. Есть у них такое свойство.

Там же, не теряя времени, заучивал новые слова, расширяя свой узкий вокабулярий. Просто развешивал листы А4 на стенке, предварительно выписав слова из словаря Крысина. На листе умещалось от трех до пяти слов с полным определением. Лист всегда был на виду, поэтому слова автоматически укладывались в память.

Все остальное время я готовился к суду, писал письма, занимался физкультурой, мыл полы по три раза в день, чтобы было чисто. Размышлял, лежа на досках, рассматривая потолок, прислушиваясь к звукам, доносящимся из окна: к шуму ветра, чириканью воробьев, обрывкам разговоров, музыке вдалеке, звукам хозяйственных работ. Слышался запах костра. Иногда сквозь решетку пробивались солнечные лучи. Они пробегали по стене наискосок и исчезали.

Летом находиться в тюрьме особенно тяжело. Вдвойне тяжелее — в карцере. Запах зелени, тепло, солнечный свет, дуновение ветра щекочет нервы, заставляя осознавать и сожалеть о протекающем мимо великолепном времени года. Мысли об этом щемят сердце. Любой арестант поймет меня. Свободному человеку эта тоска недоступна.

Однажды я встретил свой день рождения в карцере. Окружающие условия не располагали к празднику. Настроение было нейтральное. И чтобы хоть как-то выделить для себя этот день (27 мая), я взял лист бумаги А4 и написал на нем зеленым маркером большими буквами: «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ, МИША!» Повесил на стенку. Это была суббота, банный день. Меня ждал сюрприз, который мне подготовил мой близкий друг Лёня Т. Он позвонил ребятам в корпус ТПО, где я находился, и попросил приготовить для меня в этот день 0,3 л хорошего самогона.

И вот захожу я в баню. Как только за мной закрывается дверь, я откупориваю кабуру и называю себя. Оттуда говорят: «Подожди, на тебя груз от Тищи». И через несколько секунд мне пихают маленькую бутылочку самогона, два хороших бутерброда с колбасой, сыром и кетчупом, порезанный огурец. И отдельно: тщательно упакованные хорошие сигареты, чай, конфеты.

Я раздеваюсь, по ходу выпиваю полбутылки, закусываю бутербродом и убегаю в душевую мыться, одновременно отмечая в уме: «Хороша, чертовка!» Пока я намыливаюсь и растираюсь мочалкой под горячей водой, меня аккуратно и быстро накрывает алкогольный приход. Через три минуты я делаю рывок к бутылке и доканчиваю ее. Времени у меня в обрез. Возвращаюсь под горячие струи душа. Домываюсь, бреюсь. Горячая вода служит катализатором и без того быстрого опьянения. Голодный желудок и долгое воздержание от алкоголя завершают дело. И вот, когда дежурный стучит в дверь, чтобы я закруглялся, я уже такой «хороший», счастливый и словоохотливый, что приходится прикладывать усилия, чтобы дойти до своего карцера и не спалиться.

Мне удалось. За мной закрыли дверь, ушли. Я достал из банной сумочки «грузы», чтобы не намокли. Вытерся. Оделся. Закурил…

И тут меня накрыло целиком, основательно, плотно! Эндорфины с серотонином наполнили мою кровь, с лица не сходила счастливая улыбка! Мне захотелось кричать, петь, радоваться жизни, радовать других. Карцер показался мне удобной комнатой без мебели. Лучи солнечного света, казалось, светили только мне! Казалось, что ничего страшного в моей жизни не произошло и не произойдет, что все хорошо. Ведь это мой день рождения, а в такие дни не видишь плохого и все проблемы берут длительный отпуск.

Это была настоящая, чистая, беспримесная радость, тихий праздник для одного. В это будет сложно поверить, но там, в убогом карцере, я чувствовал себя намного счастливее, чем если бы меня одаривали подарками в каком-нибудь шикарном ресторане, где столы ломились бы от изобилия яств и дорогого алкоголя. Я не знаю, чем это объясняется, но это так.