Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

…Уже было темно, мы приехали в колонию № 6, меня завели в десятом часу. На входе у меня забрали одежду. Зачем ее забрали, я так и не понял. В колонии меня закрыли в изолятор. В камере находилось двое осужденных. Один мне прямо сказал, что ему освобождаться через несколько дней, это зависит от того, что и как я ему всё расскажу. Он сказал, что ни перед чем не остановится, он сидел в „двойке “, „мойкой“ перед лицом махал. Угрозы изнасилования были каждый раз. Я об этом позже скажу. Я был очевидцем, как это все происходит. Днем меня насильно выводили на прогулку без верхней одежды. Ее как у меня забрали, так и не отдали. Зачем они меня выводили, я не понимал. Я ходить еле-еле мог. Я полтора часа гулял по морозу. Что они делали в камере и о чем они договаривались, я не знаю. Выводили меня сотрудники, а их никто не уведомлял. Медицинскую помощь мне не оказывали. Один раз поставили какой-то укол, и всё. Адвокатов ко мне не пускали. Прошло три дня до 14-го числа, вечером также ко мне приехали оперативники. Я уже не мог терпеть. Я каждый раз говорил: „Сделайте мне хотя бы укол, дайте мне что-нибудь, я не могу ни спать, ни ходить, я постоянно ощущаю боль“. Мало того что была сломана рука, я постоянно ощущаю боль до сих пор в позвоночнике. Меня никто так и не долечил. Половину курса я прошел, потом без всяких объяснений меня перевели обратно на одиночное содержание. Я не выдержал: 14 ноября я оговорил себя, лишь бы меня оставили в покое. Так и появился протокол моего допроса от 14 ноября…»

Но двумя месяцами позже — 22 января — в деле появился еще один протокол, якобы подписанный Зыряновым. Почему якобы? Потому что на суде он будет отрицать его существование. Этот протокол сразу получит гриф секретности, в том числе и от самого Зырянова. На суде он скажет, что не давал показаний против кого бы то ни было. Его подписи действительно не было и под текстом показаний. История этого секретного протокола уникальна еще и тем, что, когда на суде «секретный протокол» был рассекречен и зачитан, все указанные в нем участники следственного процесса, ознакомившись с ним только в суде, в один голос отрицали свое участие в сборе этих показаний. А ведь именно в этот «секретном» протоколе, непонятно как и кем полученном и подписанном, содержались «признательные показания» Зырянова, которые и легли в основу всего приговора…

«Секретный протокол» от 22 января, тайно родившийся в темных коридорах иркутского СИЗО, сыграл ключевую роль в судьбе Михаила Захарина — его товарищ, Олег Зырянов, не выдержав боли и страданий, переломанный и раздавленный, якобы подписал некий документ, в котором было сказано, что участниками покушения на Телущенко и Бердуто, как и убийства Киселя, были Михаил Захарин и его старший товарищ Павел Баженов. Всё. Это сухой юридический факт. Точка.

Как объяснить то, что случилось с Зыряновым, который ничего подобного не говорил, а потом вдруг подписал секретный лист бумаги, позже зачитанный в суде? Очень просто. Объяснить его физическое состояние и резко изменившиеся показания очень просто. Адвокаты Зырянова и другие знакомые с делом люди считают, что Зырянов резко менял свою позицию исключительно потому, что между допросами он попадал в камеру к Нацисту — в ту самую пресс-хату, в которой до него сидел чудом выживший Захарин.

«…После 12 января 2004 года меня перевели в камеру № 218, где я содержался с Ефремовым, кличка Нацист. Сказать, что он меня мучил, это ничего не сказать: не давал есть, спать. Кроме того, он мне показывал бумаги, в них, как он говорил, показания Клабука, где мы якобы совершили убийство Киселя. Когда меня завели в камеру, он был один… Сказал, что мы „отморозки“, расстреляли Киселя. Я сначала опешил, думал, еще сюда меня приписывают. Я сказал, что я ничего не знаю. Он мне начал рассказывать, как мы якобы расстреляли Киселева возле „Труда“. Сначала я опешил и молчал. На следующий день он вышел куда-то по СИЗО, пришел и принес папку. Папку раскрыл, там были бумаги, показания, с его слов, Клабука, где говорилось, что мы убили, расстреляли Киселева. Методично он мне внушал это каждый день, что это сделали мы: я, Баженов и Захарин. Баженов и Захарин стреляли, а я якобы перегородил дорогу… Пробыл я у Нациста с 14 до 24 января, десять дней. Через день туда перевели еще какого-то. Меня Нацист не бил, он мне просто говорил: «Вот видишь, Клабук сразу всё понял, написал, не доводи до того, чтобы тебя здесь били или насиловали». Я понимал, что это были не просто слова. Через три дня туда перевели еще одного парнишку, его каждый день били и через день насиловали при мне. Он кричал, но никто не подходил. Никто никак не реагировал. А я не вмешивался, потому что сидел и боялся. Страх сковывает, ничего не можешь сделать. Они из него не выбивали показания, он им не нужен был. Это было наглядное пособие для меня: что вот, посмотри, что мы можем… Я не мог никак выйти из этой камеры. Там не было ни проверок, ни бань, ни парных. Я сидел десять дней и ни разу не сходил в баню. Обычно проверки проходят — открывают дверь камеры и либо считают тебя, либо ты выходишь, в камеру заходят, проверяют. Ни разу никто не зашел в эту камеру. Оперативник С. при этом мне прямо в лицо угрожал физической расправой, уверял, что все мы в любом случае дадим признательные показания. Как он выражался: „Кто быстрее купит билетики? Кто быстрее из вас билеты купит? Билетов мало, успевайте, потом поздно будет. Зачем тебе все это надо?“ Обещал золотые горы: „Вытянешь билетик, тебе будет снисхождение на суде, мы скажем, у нас есть свои связи. Характеристику хорошую дадим“. Много чего наговорил: „В последующем окажем тебе помощь. Выход по УДО. Даже можем тебя освободить“. Хитрый человек. Сам он ничего не делал, а делали кому он приказывал — оперативники. Он был главный. Нацист продолжал на меня давить. Я уже говорил, что был со сломанной рукой, в гипсе. Я не мог оказать реального сопротивления Нацисту и его подручным. Я попытался один раз это сделать, когда меня вывели по СИЗО. Я написал жалобу на действия сотрудников УБОПа, на администрацию СИЗО и на Ефремова… На следующий день Нацист уже узнал, что я жалобу написал. Трудно описать. Он был взбешен. На моих глазах происходили изнасилования, я думал, что всё. Он мне сказал, что я допрыгался. И что из камеры я нормальным мужиком не выйду. И вообще сказал, не выйду живым и ничего ему за это не будет, шеф „отмажет“. Он мне сам говорил, что он милиционер, говорил, что он „зэк с кокардой “ говорил: „Хоть я всю жизнь сижу, я — мент. Поэтому, Олег, чем быстрее, тем лучше надо подписать бумажки…Все это я делал, чтобы сохранить себе жизнь, избежать пыток и позора со стороны „нацистов“…»

Павел Баженов и Михаил Захарин