Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

С этого дня я начал чувствовать на себе воздействие изоляции.

Меня сопроводили в здание, провели в кабинет, где женщины в белых халатах попросили меня раздеться до трусов. Одна, постарше, находилась возле меня с деревянной линейкой в ухоженных руках и, замеряя размеры синяков и гематом на моем теле, диктовала другой, что помоложе.

Они относились к телесным повреждениям равнодушно, как к статистике. На их лицах нельзя было заметить признаки сочувствия или сострадания. Я для них всего лишь очередная кучка синяков, которые необходимо правильно зафиксировать, указав как можно точнее их характер и источник происхождения, время и механизм нанесения, а также масштаб и вред здоровью. Рабочие моменты.

За спиной стоял человек в маске. Рядом опер. И еще один в коридоре.

Я оделся. Клацнули наручники. Тяжело, грубо. Запихали в машину. И мне снова пришлось какое-то время рассматривать грязный резиновый коврик да свои туфли из черной кожи, пока нас не привезли обратно в здание УБОПа. По лестнице на третий этаж, по коридору налево, в кабинет, в угол мордой — стоять, молчать и не двигаться!

Так начался второй день допросов.

И все покатилось по новой.

Новый виток вопросов был не столько напорист, но методично спланирован и поставлен. Задавались более грамотные, точные вопросы, делались выдержки, паузы, внезапные нападки. Все эти психологические подкаты перемежались внезапными вспышками грубой силы. Основной упор делали на нашу усталость. Мы не спали, не ели, практически не пили. Все это время нас избивали, издевались, пытали током, всячески подавляя нас. За эту ночь я потерял пять лет жизни, пару-тройку килограммов веса, тысячи калорий, много нервов, немного крови, осколок зуба и, главное, — свободу!

Нас встретили новые люди, свежие «дознаватели». Они были постарше, позлее и поопытнее. Это почувствовалось сразу, с первых вопросов с поставленной интонацией. Они не были настроены шутить и были нацелены на результат. Они взялись за дело, переняв эстафету у вчерашних дознавателей.

Нет смысла рассказывать все детали этого тяжелого дня. Сколько я поменял кабинетов, как меня снова били, издевались. Помнится только, что светило солнце сквозь окна кабинетов, а в других была тень.

В них было постоянно накурено и чертовски душно. Снизу слышался шум пролетающих машин. Мне страшно хотелось пить, язык присох к нёбу. Отсутствие сна прошлой ночью отняло много сил. О еде я не думал. Я думал лишь об одном: когда это все закончится? Сколько мне нужно еще продержаться, прежде мне дадут отдохнуть?! И тонкой нервической вибрацией подергивалась непонятная тревога — это была тюрьма. Это была инстинктивная, иррациональная реакция на опасность, подобно тому, как животное чувствует надвигающийся природный катаклизм и начинает спасаться. Так и я спинным мозгом чувствовал опасность, которую заключала в себе тюрьма. Хотя рационально, умом я ее не боялся.

Тюремные коды поведения мне были известны и понятны. Я знал, что там сидят такие же люди. Немного подозрительные, немного опасные, но — люди. Но я знал, что опасность существует. Я не знал пока — какая.

Весь день я то стоял, то сидел на стуле. Меня брали измором. Задавались одни и те же вопросы и утверждения. В качестве стимуляции «воспоминаний» использовался новый инструмент — полая внутри железная палка, служившая в их шкафу перекладиной для вешалок. Все последующие синяки и шишки предстоящего месяца были результатом применения этой палки. Забавно, но когда они заканчивали меня бить ею, то вставляли обратно в шкаф.

Признаюсь честно: я отдыхал, когда меня лупили этой палкой. Лишь бы не током! И я делал вид, что мне больно. Мне было больно, но по сравнению с электричеством это были слезы. Лишь бы не доставали «машинку», не привязывали провода к рукам. Я стал «хитрить», чтобы продержаться и протянуть время. Палка доставляет точечную боль, ее природу можно контролировать, терпеть, анализировать. А вот электрический ток вызывает такую боль, которая не поддается контролю. Потрясающая, пронзительная, поражающая тебя до последней клетки — боль! Ее стерпеть нельзя! Ее можно только бояться! В очередной раз мне дали ее почувствовать под вечер, после того как у меня побывал «дежурный» адвокат для проведения первого официального допроса.

Это была высокая, корпулентная, здоровая женщина в норковой шубе (хотя был октябрь), с претензией на принадлежность к успешной гламурно-адвокатской жизни. На ее руках было много золота, что смотрелось пошло, она держала дорогую (на тот момент) и модную модель Nokia и ключи от «лексуса». Аксессуары и понты, которыми она щеголяла, усиливали впечатление о ее профессиональной компетентности. С операми она держалась развязно, панибратски, как со своими бывшими одноклассниками. Это они пригласили ее для допроса. Но меня это несильно насторожило.

Она осталась со мной в кабинете наедине и показалась мне заботливой и сопереживающей. Спросила: «Как ты?» Я сказал, что меня бьют и пытают током. А она сказала мне: «Потерпи немного». И в этом была ее поддержка.

Пока она накидывала мне обстоятельства дела, я сидел измученный и страшно уставший и стеснялся того, что у меня пахло изо рта. Я попросил у нее драже «Тик-так» и сигарету с ментолом, которую втянул легкими за секунды. Затем был допрос, где я отказался от дачи показаний, сославшись на пятьдесят первую статью нашей малоуважаемой органами Конституции. Сказал, что болит голова и плохо себя чувствую.

Ее фамилию я не помню. Это была мусорская подстава.

Так вот. Весь день меня мурыжили, я чертовски устал от этого нескончаемого допроса, так что просто замкнулся и отвечал односложно: «не знаю», «не помню», «не участвовал в этом», «надо подумать» и т. д.

Прошел целый день, а они из меня ничего не вытянули нового, не подписали ничего, что им было нужно. Им стало обидно, они обозлились, и где-то под вечер, когда коридор умолк после рабочего дня, они принесли «машинку», подсоединили меня и дали жесткую серию искрометных, как фейерверк, разрядов.

Сука! Как меня жгло, било и трепало, как терзало это гребаное электричество!!! Я кричал, ревел, как зверь, терял ориентиры и, на несколько секунд, сознание! Это было невыносимо. А они не останавливались. Им нужно было мое согласие на всё, им нужна была полная капитуляция. Они хотели услышать от меня: «Да, да, да. Я согласен, скажите, где подписать, только перестаньте!» Им нужен был мой окончательный слом! Но всё, что они получили от меня, это звероподобное мычание и от мертвого осла уши.

Хоть и казалось мне тогда, что эти минуты пыток бесконечны, день все-таки клонился к концу. Меня не сдвинули с места. Я стоял на своем. Меня разрушали, я физически погибал. Но…