Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Это был такой «запасной выход», о наличии которого я всегда помнил. Я знал: когда станет совсем невыносимо, я смогу им воспользоваться, избавившись от страданий. Дико звучит, но меня это успокаивало.

Я просидел в ИВС десять суток. Каждый божий день я ждал, что за мной приедут, увезут и продолжат мучить и издеваться. Все внутренности мои сжимались, когда я слышал крякающий спецсигнал во дворе ИВС. Ждал, что за мной снова приедет сумасшедший спецназ и ад продолжится. На второй или третий день за мной действительно приехали оперативники ОРЗУ. За ними с угрожающим видом стояли маски. Я приготовился к худшему. В моих трусах еще лежала пика. Но меня увезли в суд на продление санкции.

В здании суда я увидел отца и брата. Какое же это счастье — после всех перипетий, мук и темных камер увидеть лица родных людей!! Поистине это дает силы. Нам удалось перекинуться несколькими словами. Я был рад их видеть вот так близко, совсем рядом. Это было очень важно для меня, потому что все эти два месяца меня прятали от внешнего мира, внушали мне, что я остался один и в будущем меня ждет камерное одиночество.

Продление санкции состоялось, как всегда, быстро. Я заявил в суде, что если следствие будет продолжаться такими же темпами и методами, то я не доживу до суда. Судья — полная, довольная жизнью женщина — попросила объяснить, что я имею в виду. В общих чертах я обрисовал ей ситуацию, рассказав о методах и специфике допросов, об особенностях пребывания в специальных камерах со спец-контингентом и их последствиях. Она внимательно меня выслушала, поглядывая на мой травмированный глаз. Секретарь вела протокол заседания, в котором, как я узнал впоследствии, не было ни единого слова из того, что я произнес. (Протокол переделали.)

И всё! Десять минут — и содержание под стражей продлено на два (еще целых два!) месяца. Понты! На арестантском сленге это называется «понты». Наручники. Коридор. Отец. Брат. Оброненные друг другу слова. Человек в маске между нами: «Не разговаривать!»

Пять минут — и на руках «Постановление о продлении меры пресечения». Расписываюсь. «Копия вам». И в машину, в дорогу, в УБОП. Я подумал: «Ну вот, началось. Только не снова». Но ничего не произошло в тот день. Меня не били. Разговаривали. Сначала дружелюбно любопытствовали о том, как я провел время в Тулуне. Глумились, ехидствовали. Чувствовалась в их интонациях некая победность, удовлетворенность состоявшимся. Откровенно говоря, их радовало то, что я был жестоко избит.

«Захарина мы не сломали, но зато отняли у него здоровье», — сказал следователь Чайников в разговоре с Алексеем Бердуто.

О да, это им было бальзамом на душу за все причиненные мной неудобства. Ведь они так надеялись, что «открыли» меня, ждали и думали, что я брошусь к ним в объятия после всего, что они со мной сделали.

Не потёк!

Собрался, сомкнулся, заперся, обманул. Обманул их ожидания. Восприняли как пощечину. А теперь на десерт — месть. И каждый заходящий в кабинет, смакуя, заглядывал мне в лицо, видел на нем следы их сладкой мести и радовался.

Потом, конечно, снова кричали, склоняя к сотрудничеству. Угрожали, пугали, клялись. Поставили в угол после моих «неправильных» ответов, не давали пить. Но все это уже на меня не действовало. Я больше думал о том, что будет дальше. Ведь количество вариантов развития событий до сих пор оставалось велико.

Вечером, голодного и уставшего, меня вернули в ИВС. И только теперь, при полном обыске, в моих трусах обнаружили железную пику, сделанную из сварочного электрода. Для них это прецедент, не имеющий равных. Код тревоги «красный».

Спокойно, не волнуясь, я разъяснил им историю происхождения этого острого предмета и его необходимость для моей жизни.

Меня равнодушно выслушали и увели в камеру. Они, люди в серой (тогда еще серой) форме, живут другой жизнью, где нет необходимости запасаться мойками и прятать заточки в трусы только для того, чтобы выжить. Они стоят на границе двух миров — свободного и несвободного, — поднимая и опуская шлагбаум, пропуская через себя потоки антисоциального и криминального элемента, людей, которые ошиблись, которых подставили или которые живут преступлением, людей, которые борются за свою жизнь, свободу, судьбу. Они — мусора — каждый вечер возвращаются к своим подругам или женам, к горячему борщу и котлетам. Они смотрят тупые программы по телевизору и верят всему, что говорят в новостях, попивая свое теплое пиво с фисташками. Они засыпают и просыпаются в теплых постелях. Приходят на работу, принимают и выпускают подозреваемых, обыскивают их, находят у них острые предметы, бритвочки, чеки с героином. Расписываются в журналах дежурств и возвращаются к себе домой, к горячему борщу… Тоска.

А рядом с ними, у них под носом, идет борьба за жизнь, за себя, за будущее. Бурлят страсти сопротивления и натиск следствия, жестокость и обман, ложь и провокации, пытки и убийства. Всё ради протоколов, бумажных дел, папок, в которых скрываются судьбы живых людей. Вряд ли люди в форме имеют представление, как выживать в страшном мире, который они охраняют. Как важна порой бывает арестанту заточка, как важно иногда вовремя вскрыть себе вены или выпустить кишки наружу. Всё для того, чтобы выжить, выждать, продержаться. Сделать плохо себе сейчас, чтобы не было хуже потом. Эта жизнь — хождение по лезвию бритвы, по самому кончику острия, по тонкому льду. Эта жизнь не скучна, нет! Эта жизнь полна жизни.

В ИВС я пробыл десять суток. Врача для снятия побоев мне не предоставили. Синяки и травмы тихонько заживали, лишь кончики пальцев ничего не чувствовали. Ссадины от наручников на запястьях стали черными. Перебитые нервы на кистях рук восстанавливались около восьми месяцев. Зрение поврежденного глаза — три месяца. Кровоподтек на белке сошел за месяц. Ребра и кости восстановились быстро. Страх не ушел никуда. Каждый день я чего-то ждал, ждал, что за мной приедут и снова увезут ломать меня, мою жизнь. Тревога не оставляла меня никогда, она была моим постоянным неприятным спутником.

Меня посещал Слава, мой товарищ и адвокат. Мы шептались в кабинете, напичканном прослушкой. Анализировали ситуацию, работали, выстраивали тактику выживания, как процессуальную, так и физическую. В ИВС я наконец выспался, перевел немного дух, успокоился, если это можно было назвать успокоением. Мне даже удалось прочитать при тусклом свете детективчик под названием «Стилет» какого-то американского автора.

Ко мне подсаживали и убирали людей. Кто-то уезжал на избрание меры пресечения и не возвращался. Оставался на свободе. В основном это были неинтересные личности: алкоголики, молодые наркоманы, старые рецидивисты. И вот в один прекрасный день меня позвали с вещами и опера увезли меня в СИЗО № 1 города Иркутска, где, я был уверен, меня ожидали очередные неприятности.