Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Это была высококонцентрированная жестокая пытка!!! Пресс-хата, через которую я прошел, избиения в РУБОПе, ток, вскрытие вен — все это мне казалось детскими игрушками по сравнению с тем, что я испытывал в машине со спецназом. Настоящее испытание происходило со мной именно тогда, в машине.

Так мы ехали час, или два, или восемнадцать столетий — я не помню. Время перестало существовать. Всю дорогу не смолкала сирена и спецсигналы. Всех прижимали к обочине. Судя по шуму колес, скорость нашего эскорта была за сотню. (Позже я узнал из отчета прокурора, что водителям была дана установка не снижать скорость меньше 110 км/ч.)

Машины перестраивались, обгоняя друг друга, сбрасывали с хвоста мнимую погоню. Высматривали засаду. Но затем машина остановилась. Музыка стихла. Открылись двери, и они вышли, судя по разговору, купить чего-нибудь поесть. Я, воспользовавшись моментом, хотел вытянуть ноги, но мой мучитель схватил меня за наручники, выламывая мне окончательно руки, и начал вытаскивать меня на улицу. Спиной вперед.

Боль была такая, что, казалось, на пару секунд потухло солнце!!! Кисти рук, суставы плеч, ноги, спина — все захрустело, вскрикнуло, завопило! От боли заматерился и я! Меня начали пинать твердыми берцами, пока я валялся на слежавшемся снегу.

Нанеся с десяток размашистых ударов, один из них, наклонившись, прошипел: «Ты, сука, заткнешься или нет!?» Взяв мою голову в руки, он с силой начал бить меня затылком о снег. Раз, два, три, пять, еще и еще. «Еще раз услышу от тебя хоть звук — пиздец тебе!» На пару секунд у меня погасла картинка, я потерял сознание и не чувствовал ничего. Исчез клубок испуганных мыслей. Потом я возвратился к свету, ощутил дикую боль в голове, почувствовал, как мозг сопливой медузой растекается внутри черепа. В этот момент с головы у меня слетела шапка, и я узнал место, в котором мы остановились. (Придорожное кафе в деревне Култук, посередине пути между Братском и Иркутском. Я сотню раз бывал там.) Меня окружили люди в масках, их черные берцы топтались возле моего лица. Рядом стояли лесовозы, несколько легковых машин, и посторонние люди испуганно смотрели в нашу сторону. Вверху голубое небо, ослепительно яркий свет солнца ударил по глазам. Запах мороза, выхлопных газов, но все-таки свежий, свежий, свежий воздух! И я дышал. Изо рта шел пар. Избитый, лежащий на снегу — я дышал. Это продолжалось несколько секунд. Потом шапку снова натянули на лицо, и я погрузился в привычный темный душный мирок.

Избиение на улице было жесткое, быстрое, решительное и беспощадное. Мне пообещали продолжение. А у меня в голове мелькнуло: «Что подумали люди, наблюдавшие эту сцену избиения? Что они подумали о людях, которые избивали человека? Что они подумали о человеке, которого избивали? Что они чувствовали? Испуг? Возмущение? Любопытство?» Я давно и не раз отмечал удивительное свойство мозга в критических ситуациях: его способность отвлекаться на мелочи, детали, совершенно второстепенные, идущие параллельно мыслительные заметки. Все это забавы мозга. Но вспоминаешь о них уже после всего.

Меня запихнули обратно на пол между сиденьями. Но только в этот раз мне удалось оставить ноги слегка вытянутыми, чтобы не затекали и не бились о железные направляющие кресла. Несмотря на то, что меня жестко побили на этой остановке, в целом я почувствовал некое облегчение, главным образом из-за того, что дал своим конечностям распрямиться, возобновив кровообращение. Пока меня пинали на снегу, я размялся и подышал свежим воздухом, чистым свежим воздухом, который придал мне немного свежих сил. Это было жизненно важно.

Машины двинулись с той же огромной скоростью, распугивая всех и прижимая спецсигналом к обочинам. Теперь я знал, что везут меня в сторону Иркутска. Знал, что ехать еще часа два с половиной. И эта мысль мучила меня. Еще два с половиной часа мне придется терпеть эти муки. С другой стороны, зная конечный пункт, я уже мог рассчитывать свои силы. Неизвестность пугала и выматывала больше.

На протяжении оставшегося пути ничего не изменилось. Продолжали мучить, издеваться. Голова моя болталась возле ножного коврика синего цвета, шея затекла, глаза налились кровью. Плечи выламывало от боли, пальцы рук уже давно онемели и ничего не чувствовали. Спина гудела и ныла от неудобного положения, по ногам время от времени били грубыми берцами. Я был мокрый от пота и сопел в темноту вязаной шапки… Невыносимое положение, унизительное… Но к боли со временем кое-как притерпелся, лишь постанывал про себя потихоньку на выдохе, поскуливая, выдавливая из себя со звуком муку.

Монотонно шумели по асфальту колеса, погружая меня в подобие транса. Сил терпеть просто не оставалось, казалось, что я перестал существовать. Мое осознанное «я» растворилось в этом шуме колес и несмолкаемой музыке, утонуло в ощущении перманентной невыносимой боли. И меня не стало… Вместо меня на полу машины валялся корчащийся от муки сгусток нервов и плоти, переставший быть личностью. Как будто мозг включил защитный механизм, защищая меня от разрушения, в первую очередь морального.

Секунды сменялись очень медленно, еле перетекая в минуты, а минуты казались десятилетиями. Но по факту это было «всего лишь» четыре часа пути, в течение которых я ни минуты не отдыхал. Все это время я был на пределе своих возможностей. Нет, я давно уже был за пределом! Я был физически парализован, скован, я скулил от боли, как собака с перебитыми лапами скулит каждый раз, когда наступает на них! Я уже не терпел — я вытерпливал, дотерпливал, перекладывая свою муку и боль из минуты в минуту, мечтая прекратить ее любыми средствами! Если бы мы остановились в лесу и меня застрелили возле какой-нибудь березы, я бы возблагодарил судьбу за быстрое избавление от пытки.

Это не пафос и не преувеличение. Это было то, чего я желал.

Вообще, я хочу сказать, что моя способность передать испытанное словами кажется мне смешной. Это лишь нелепая попытка описать пережитое. Имей я хоть сотую долю набоковского таланта, владения языком и словом, я сумел бы выразить всю суть пережитого, с его оттенками, цветами, голосами и запахами испытанной боли и унижения. А так — это всего лишь бледное подобие того, что я испытал и пережил. Но не рассказать не могу. Молчать трудно. Поведаю хотя бы бумаге, а там видно будет.

Еле живого меня довезли до Иркутска. Когда мы въехали в город (это стало понятно по частым остановкам на перекрестках и рекламе по радио), я воспрянул духом, предчувствуя конец ужасного путешествия. В моем измученном мозгу нашлось место даже для радости. Скоро расстегнут наручники, кровь поступит к пальцам, и они потихоньку отойдут и перестанут ныть. Я выпрямлю ноги, выпрямлю спину, сведу плечи, разомнусь, разойдусь, оживу. Меня оставят в покое, и я смогу присесть, прилечь, попить воды, выкурить сигарету, отдохнуть. Просто отдохнуть — какое это блаженство, счастье, мечта!