Михаил Захарин - Приговоренный к пожизненному. Книга, написанная шариковой ручкой

Можно ли просто сказать, что я устал? Тогда уж лучше ничего не говорить! Мою усталость чувствовал только я… Я не знаю, что меня держало: любовь к жизни, семья, преданность друзьям, порядочность, наличие цели? Не знаю. Но каждый день я был намерен бороться, сопротивляться, терпеть, пока есть силы. Я просто был самим собой!

Каждый шаг я делал самостоятельно. Каждая ошибка была моей ошибкой. Я себя не чувствовал сверхчеловеком, полным сил и громадного терпения. Скорее, я чувствовал себя запуганной, забитой овечкой, которой каким-то чудом удается отбиваться от волков. Я искренне считал, что мне везло. Но сейчас я понимаю, что это был результат сугубо личного сопротивления, результат моих собственных усилий, интуиции, ума, выносливости. Где можно было — хитрил, врал, обманывал. Где нужно было — бил. Но в основном — терпел, терпел, терпел: боль, унижения, муки! И поступал так, как мне подсказывала интуиция. Теперь я вижу, что я всё делал правильно.

Через какое-то время Шеремет надумал переехать в большую камеру. Договорился с опером. И нас всех собрали с вещами.

Так я впервые за полгода, проведенных в СИЗО, оказался в общей камере с населением в восемьдесят малоприятных рыл. Это было свежее ощущение, возможность коммуницировать сразу с десятком человек, которые не все были «заточены» на меня.

Внимание к моей персоне в большой камере заметно рассеялось, психологическое напряжение слегка спало. До этого времени я беспрерывно находился под чьим-то наблюдением, как под колпаком. Чередующие друг друга разработчики, шпионы, подлецы. От них не было спасения, за мной всегда кто-то следил. А в большой камере находилось много нейтральных, не заинтересованных во мне (и моем уголовном деле) людей, с которыми можно было просто пообщаться. И это давало некое облегчение, потому что я знал, что в большие хаты поднимают тех, кто прошел этап разработки, кем больше не интересуется следствие. Выпуская его в массу, как бы отпускают поводок. Я не знал, что в моем случае это продолжение игры.

Через какое-то время Шеремет с операми замутили провокацию. Пока я наслаждался простором большой камеры и притирался к ее жильцам, эта змея вынашивала план в своей гнилой голове.

Однажды, вернувшись от оперов, он сказал, что встретил какую-то Наташу (выводную дежурную), его соседку по дому, с которой у него якобы были шуры-муры — где-то, когда-то, как-то. И что она его узнала и рада, конечно же, всячески помочь ему, попавшему в беду. Рассказано было гладко. Верилось (мне, лоху).

Так, на следующей неделе «Наташка» передала через кормушку телефон, новый Panasonic. На ночь. А утром забрала.

Шеремету звонить было некуда и некому (бич ведь). Поэтому труба предназначалась мне, «лучшему кенту».

Я, безусловно, в некоторых вещах был опрометчив и совершал ошибки, да. Но я точно знал, что ни о каких делах и об уголовном деле по телефону говорить нельзя категорически! И поэтому первым делом я набрал брата, спросил его, как дела, и попросил передать бутылку коньяка и маленький телевизор. Небольшие атрибуты тюремного благоустройства. Затем набрал друга — поговорили ни о чем. А затем позвонил Ей. Меня не было в «эфире» около месяца, может, больше. Соскучились.

Все мои звонки и разговоры были несущественным для оперов трёпом.

У Шеремета был старый друг, Паша, с которым они когда-то мотали долгий срок. Они считали друг друга близкими друзьями. Паше было уже за сорок. Навскидку он показался неплохим человеком и при знакомстве произвел приятное впечатление. Здраво рассуждающий, общительный, не гнилой. И отзывались о нем все положительно. Я поладил с ним. Он был старым арестантом.

Заехал он в СИЗО по какому-то недоразумению, где сам потерпевший отрицал его вину, но под давлением оперов был вынужден согласиться и указать на Пашу. И чтобы Паше оказаться на воле, всего-то нужно было этому потерпевшему сказать правду на продлении санкции. Не побояться заявить, что оперативники его заставили оклеветать подозреваемого (речь шла о грабеже — отняли какую-то то ли шапку, то ли дубленку). Он и сам понимал, что от его слов зависит судьба человека, как минимум на несколько лет, и мучился совестью. Но был запуган доблестной милицией.

Паша рассказал о своем деле убедительно, детально, глаза его не лгали. Было видно, что он не хочет сидеть не за свое, да еще и за порожняк.

И вот как-то вечером он попросил меня:

— Миха, братишка (там все друг другу «братишки»), может, есть у тебя ребята здравые, чтобы съездили к этому терпиле (пацан-то вроде неплохой) и попросили по-человечески, без угроз, без намеков на насилие, чтобы просто сказал правду. Просто надо дать человеку понять, что от его слов зависит судьба другого человека. И всё! Ни в коем случае не надо угрожать, бить или запугивать. Просто поговорить по-человечески. Объяснить ситуацию, пожелав ему добра.

В этой просьбе не было ничего криминального. Я подумал, что могу помочь человеку, сделать по-настоящему хорошее дело — помочь освободиться. И никого при этом не подставить. По натуре своей я всегда старался творить добрые поступки. Это не всегда какие-то масштабные или значимые действия. Я не считаю себя каким-то доброделом или самаритянином-альтруистом. Нет. Мелкие, небольшие дела, поступки малого радиуса: помочь донести сумку или коляску, придержать дверь, одолжить денег, даже если они у тебя последние, или довезти человека, когда тебе не по пути и нет времени, et cetera. Ничего значимого. Просто иногда очень хочется сделать что-то доброе. Я уверен, в каждом есть такая потребность, просто не каждый спешит ее удовлетворить. А здесь мне представилась такая роскошная возможность совершить по-настоящему важный, значимый поступок.

Так вот, я решил помочь человеку. Но осторожность меня не покидала. Мне следовало перестраховаться, что я и сделал. Я попросил съездить не своих близких ребят, а хорошего знакомого, приятеля, тоже замечательного и надежного человека, имя которого я лучше оставлю в тени. Для него решить этот вопрос было парой пустяков.

Я позвонил ему вечером, с телефона, который дал мне Шеремет, и рассказал о просьбе, тщательно объясняя, что человеку не надо угрожать, надо всего лишь корректно объяснить ситуацию.

Мой приятель, как я и ожидал, сказал: «Не вопрос! Съездим». Я был благодарен ему и в уме отметил для себя, что я его должник, и что долги и обязательства держат этот мир намного крепче, чем деньги, и что хорошо иметь много надежных, хороших товарищей, готовых тебе помочь.

Приятель сказал, что они съездят завтра, и после мы созвонимся. О’кей.

…Но не созвонились. Потому что как только они поговорили с этим потерпевшим, их жестко принял спецназ. Ребят увезли в УБОП на Байкальскую, туда, где нас мучили, и продержали до часу ночи.