Владимир Нестеренко - Дорога на плаху

— Это очень тяжелое известие, сынок, — сказал мягко генерал, — я так же глубоко потрясен, и по-отечески переживаю за тебя и Евгению. Ты, я думаю, еще поговоришь с Юрием Александровичем на эту тему, и если имеешь силы для дальнейшего делового и очень обстоятельного разговора, то можешь остаться, — генерал вопросительно смотрел на бледного и потерянного, разбитого на голову Петракова.

— Если это будет касаться дела, которое я веду, я готов работать, — не говорил, а хрипел Петраков.

— Да, непосредственно, но оно только отправная точка в решении проблемы вплоть да самых высших властных и производственных структур, выступающих в роли киллера, — ответил генерал, — но ты выйди в коридор, покури, встряхнись и заходи. Мы тут с доктором кое-что обсудим, так что у тебя есть время перегруппироваться.

Борис медленно поднялся, и, покачиваясь в такт то падающего, то прыгающего вверх пола, налегая на протез и балансируя руками, как канатоходец, направился к выходу. Генерал и врач молча проводили его сочувствующими взглядами. Они понимали, что канат, по которому сейчас движется молодой человек, натянут слабо и может уйти из-под ног.

Борис протиснулся через домну приемной в оранжевый коридор с черными полосами, в конце которого стоял человек с кислородной маской. Воздуху не хватало, он сгорает в разгоряченной глотке, прежде чем попасть в легкие. Еще несколько секунд и он задохнется. Но человек прыснул живительной струей кислорода и открыл форточку. Борис глотнул хлынувший поток, продышалось, голова гудела, а мысли высыхали, стены вибрировали, издавая треск, пол качался и плыл, как змеиное тело, покрытое цветной чешуей, и он заворожено смотрел вслед уползающему чудовищу. Ему было нехорошо, похлеще того, когда после ампутации ноги он лежал в горячечном состоянии и не хотел жить. И, пожалуй, жизнь его медленно просочилась бы в могилу, под крышку гроба, не появись у его постели Евгения. Она вырвала его с того света своим присутствием, своей любовью, нежностью и преданностью. Он понимал, что ее отношение к нему это не только ответная благодарность за спасение от красноярского кошмара, возвращение к жизни, но и настоящая, большая любовь, расцветшая великолепной розой. Один долг, если и мог подвигнуть женщину на приезд и добровольное ухаживание за раненым, не мог сделать человека таким чутким, нежным, страдающим и в то же время жизнерадостным, счастливым и настолько сильным и уверенным в успехе, что поднимает тонус у всех, с кем соприкасается без малейшего сожаления и корысти. На это способна только любовь! Любовь искренняя, глубокая, выстраданная. Любовь, которая постоянно спасает мир от погибели. Прошло время, счастье оказалось иллюзорным, коварное прошлое становится настоящим, готовое сразить наповал. Так и случится, если он хоть на минуту расслабится, поддастся панике, не вступит в новую схватку за свое счастье, за жизнь любимого человека. Он обязан вернуться в кабинет сильным и решительным, откуда начнется новый этап борьбы. Может быть, снова придется пролить кровь, переносить страдания, но сможет ли теперь победить навалившееся на него горе — медленное уничтожение любимого человека? Он знал, что техногенный процесс человечество не остановит ни при каких жертвах, как не остановила инквизиция передовую мысль, и его беда во всей человеческой тяжести лишь малая капля в море. Правда, таких капель цивилизация накопила целое море, которое, однажды разбушевавшись, разразит всеземную катастрофу.

Появление в коридоре членов экспертной комиссии, которые направлялись к кабинету генерала, толкнуло Бориса вперед, и он слился с ними.

— Прошу садиться. Кто будет докладывать? — спросил генерал, отыскивая и подбадривая взглядом Бориса, убеждаясь одновременно, что с ним все в порядке.

— Председатель экспертной комиссии, — сказал Санданович, — можно начинать?

— Да, пожалуйста.

Санданович направился к кафедре, расположенной слева от Климова и эмоционально заговорил:

— Мы столкнулись с феноменальным случаем, когда рядовой инженер, изучив фундаментальные исследования профессора, доктора медицины Юрия Ивановича Бандажевского использовал их в преступных целях. Парадокс! Ни одно государство не прислушалось к голосу ученого, не вняло ему. Частное же лицо, использовало открытие ученого в преступных целях. Следственный эксперимент с хомячками служит полным доказательством преступления. След Кошелькова, как еще говорят криминалисты, почерк — обнаружен в смерти банкира Курдымана Бориса Моисеевича.

— Благодарю, преступник понесет заслуженное наказание, база для доказательств его вины достаточная, — с удовлетворением сказал генерал, и бросил многозначительный взгляд на Петракова, как бы подчеркивая его заслугу. Борис поймал его взгляд, но ничего не понял: его мозг отказывался воспринимать происходящее после чудовищного вердикта медика о характере недуга его любимой женщины, которую он сегодня не застал дома. Как сквозь вату долетели следующие слова Климова. — Но сейчас я бы хотел взглянуть в корень зла — продолжающееся развитие ядерного монстра в масштабах страны и мира. Мы обязаны с точки зрения прав человека и Уголовного кодекса вести борьбу за сохранение экологической чистоты на государственном уровне.

— Вы о чем, генерал? — услышал Борис насмешливый высокий голос, похожий на голос Евгении. Он глянул в сторону звуков, в надежде увидеть жену, но в окнах кабинета замелькали какие-то тени, и сыщик увидел (он не мог ручаться за зрение остальных собравшихся в кабинете людей), как сквозь стекла входило множество нечто человеческое, уродливое, отвратительно отталкивающее, но с огромной силой притягивающее взгляд.

— Кто такие? — непроизвольно вырвался возглас.

— Мы — ТРЕТЬИ! Нас уже очень много, и мы скрутим каждого, кто попытается остановить наше движение. В нас вложены колоссальные деньги. Вот эта группа — порождение Чернобыля. Слева от меня выходцы с Урала, справа из Семипалатинского ядерного полигона, а эти мутанты с берегов Енисея.

— И моя жена с вами? — раздался дикий возглас Петракова.

— Она нахулиганила в поезде и находится в «Матросской тишине».

— Что за бред!

— Несчастный, ты же теперь все знаешь.

Еще позавчера Петраков ничего определенного не знал, но о многом догадывался. Но догадка все же не окончательная точка и теплилась надежда, что все не так страшно и все образуется. Едва переступив порог квартиры, услышал плачущий голос жены:

— Боря, милый, наконец-то, как я измучилась! — она стояла в сером брючном костюме высокая, грациозная, прекрасная. Синие глаза наполнены слезами. — Почему мой акушер-гинеколог ничего не говорит мне о моей беременности? Что он скрывает? У меня грозная патология? — Евгения едва сдерживала себя от рыданий. — Сегодня звонила мама в офис. Как всегда расспрашивала о самочувствии, как будто она знает какую-то тайну обо мне, боится сказать о ней, и в то же время страшится услышать, что со мной происходит нечто необычное: эта, откуда-то взявшаяся, во мне сила? Иногда я могу вертеть гантелями не хуже тебя. Что со мной происходит? В постели я удовлетворяюсь лишь в том случае, если играю не саму себя, а становлюсь тобой и произвожу недопустимые раньше движения. Я потеряла всякий стыд, хотя раньше стеснялась перед тобой всякой наготы. Я не могу достучаться и до тебя. Видно, мне придется идти к участковому гинекологу. Она женщина, я знаю, ни светила в медицине, но свое дело, по отзывам пациентов, знает хорошо.