Юрий Рытхэу - Чукотский анекдот

Роберт проводил Антонину до больницы и долго гулял по районному центру, поражаясь картинам разрухи и запустения. Похоже, что в этом поселке со времен деятельности культбазы не было настоящего хозяина. Пятиэтажные дома из бетонных панелей окружали двухэтажные деревянные строения с облупившейся штукатуркой. Но школа внешне выглядела неплохо, как, впрочем, и больничные корпуса. Внушительно смотрелось и административное здание. Зато дом, в котором жили выселенные из Нувукана эскимосы и их потомки, поражал сходством с тюрьмой — толстые каменные стены, крохотные оконца. Удивительно, но при таком суровом климате, где, казалось, надо беречь тепло, большинство входных дверей из тонкой фанеры были разбиты или вообще не закрывались. Грязь на лестничных площадках свидетельствовала о полном равнодушии жильцов к своему жилищу. Но, с другой стороны, по словам Михаила Меленского, квартирная плата была, можно сказать, символической и составляла для него за две двухкомнатные квартиры, одна из которых использовалась как офис кооператива «Нувукан», не больше десяти долларов в месяц, включая плату за телефон и электричество.

Роберт Карпентер завтракал вместе с Меленским. После завтрака предполагался выезд в Пинакуль и Поутэн.

— Я бы хотел внести ясность в один щекотливый вопрос, — медленно подбирая слова, заговорил Роберт Карпентер. — Речь идет о моих отношениях с Антониной Тамирак… Сразу хочу сказать: меня не интересует ее прошлое. Оно меня не касается. Так вот: у меня очень серьезные намерения…

— Собираетесь жениться?

— Может быть… То есть очень возможно.

— Не скрою, ваши отношения кое-кому не нравятся, — заметил Меленский.

Роберт Карпентер густо покраснел.

— Извините, я так увлечен… Ничего не могу поделать с собой… Может, нам надо пока пореже видеться?

— Да уж придется, тем более, что Антонина улетела в тундру…

— Как — в тундру? — Роберт даже встал со стула. — Ничего не сказав мне? Зачем?

— В стойбище кто-то серьезно заболел. Нужен врач и медсестра. Вы знаете, в связи с экономическими трудностями многие медицинские работники покинули Чукотку. Этой участи не избежал и наш район. Людей не хватает. Вот и послали ее. Времени было в обрез: вертолет улетал. Но она просила меня передать вам, что она сегодня же вернется. А мы тем временем посмотрим места для наблюдательных пунктов на Нунямском мысу, на мысе Дежнева, в старом Нувукане. Можно установить еще один пункт — в бухте Поутэн. Там часто собираются молодые серые киты.

Что конкретно случилось в стойбище, трудно было установить сквозь рыдания жены Тутая, шум и треск старенькой радиостанции. Предположительно заболел сам Тутай, что-то у него с головой. «Гэюргытвилин», записал на бумажке молоденький врач Акулов, только что выпущенный в этом году из Хабаровского медицинского института.

— С ума сошел, — так перевел это чукотское слово Василий Доджиев. — Может, это не он, а собака какая-нибудь взбесилась? Тогда надо посылать ветеринара.

Но вертолет уже раскручивал винты.

Стойбище Тутая летовало всегда на одном и том же месте, и летчик хорошо знал маршрут. Встречала гостей лишь жена Тутая и двое чумазых ребятишек.

— Ой! — запричитала она, увидев Антонину Тамирак. — Нам врач нужен, а не артисты… Тутай совсем сошел с ума! Боится, говорит: американцы с ракетой гонятся за ним. Два дня не спит. Прячется на берегу ручья, в кустах…

Антонина побежала к кустам, и оттуда тотчас грянул выстрел. Над головой просвистели летящие дробинки. Антонина от испуга пригнулась и истошно закричала:

— Ты что делаешь! Человека убить хочешь? Сейчас же бросай оружие и выходи из кустов!

— Не выйду! — услышала она рыдающий голос Тутая. — Лучше уходите! Боюсь я вас!

Согнувшись, Антонина отбежала назад к ярангам. За зимней нартой, нагруженной высушенными оленьими шкурами, прятался доктор Акулов.

Летчики на сухом пригорке пили чай из термоса. Объяснив ситуацию. Антонина сказала:

— Без вашей помощи не обойтись.

— А это вообще не наше дело, — ответил старший летчик и посмотрел на часы. — Если через сорок минут не управитесь, улетаем.

— Как улетаете? — возмутилась Тамирак. — А больной?

— Я же сказал: это не наше дело, — ровным голосом повторил летчик. — Мы обслуживаем санитарный рейс только в строго оговоренное и оплаченное время. Вы гарантируете дополнительную оплату?

— Как я могу гарантировать? Я всего лишь санитарка… Может, врач? Товарищ Акулов! — позвала она врача.

Подошел Акулов, оглядываясь на кусты, за которыми прятался обезумевший Тутай.

— Я ничего не знаю… Вообще я тут в первый раз и с такими больными не встречался. Не знаю, что делать.

— Попробую уговорить его, — вздохнула Антонина и пошла к кустам.

Ей не раз приходилось видеть таких несчастных, допившихся до белой горячки. Их приводили в районную больницу напуганные родственники. Она знала, что лечить их надо покоем и глубоким сном. Жена Тутая рассказала, что до болезни муж без просыпу пил, благо заквасили четыре двадцатилитровые канистры. Когда брага кончилась, Тутай дня два вообще не спал, ночами лежал с открытыми глазами и вздрагивал от каждого шороха и шелеста ветра. А потом объявил, что американские империалисты выбрали его мишенью для расправы, так как его дед в стародавние времена отказался продавать на Аляску живых оленей. Этот древний случай таился в памяти внука и выплыл в бредовом сознании после многодневного пьянства.

Антонина ласково позвала:

— Иди ко мне. Рядом со мной тебе будет хорошо и никто не посмеет причинить тебе зла…

— Ты врешь! — послышалось из кустов. — Американцы подослали тебя… Я знаю, они тебе сделали подарок, подкупили, чтобы уговорила меня сдаться. Вон и вертолет перекрасили под советский, а на самом деле он американский. Правдивые голоса мне все объяснили.

Антонина удивилась: какие-то обрывки новостей о поездке в Америку все же дошли до тундры, и Тутай даже знал о подарке Роберта Карпентера.

— Тутай, ты меня знаешь… То, что сейчас с тобой происходит, это умственная болезнь от бражки. Бражка помутила твои мозги.

Тутай зловеще засмеялся.

— Вот ты мутишь мои мозги… Отойди, а то выстрелю…

Кусты зашевелились. Антонина не смогла двинуться с места. Она ждала, что вот раздастся выстрел, и она рухнет, окровавленная, на белый ягель. Но и бежать хуже — Тутай мог выстрелить вслед.

— Хочешь, я спою тебе песню? — Это решение пришло неожиданно, и Антонина завела старинную эскимосскую песню о чайке, застигнутой бурей в открытом море.

Мелодия была старинная, но поэт Юрий Анок незадолго до смерти написал к ней новые слова: