Михай Фёльдеш - Приказ

Мари наполнила бокалы золотистым, на удивление ароматным вином, которое она прихватила из гостиной, и с коварством, свойственным женщинам, как бы между прочим заметила:

— Бедняжка очень больна… Ей бы новые легкие… А поскольку это невозможно, вот она и торопится жить…

Альби обнял Мари и спросил:

— Истоцки был сегодня на удивление груб, не правда ли?

В глазах Мари загорелись чувственные искорки.

— Оставим политику, — сказала она и с обезоруживающей простотой спросила: — Ну как? Нужна я тебе?..

К утру, когда Марошффи уходил из дома Мари Шлерн, на город опустился густой туман. Альби шел в расстегнутой шубе, но меховую шапку надвинул на самые брови. Он курил сигару и вместе с сигарным дымом вдыхал пропитанный туманом воздух, отчего в горле немного пощипывало. Невольно ему на память пришло его пребывание в Фельтре, однако вспомнил он не о Берте, девице из Вены, и не о маленькой итальянке Туллии, а о том, как он однажды заблудился в таком же сильном тумане, накрывшем город.

Об Эрике Альби не думал. Теперь это получалось как бы само собой и соответствовало его настроению. Между его любовью к Эрике и тем, что он испытывал к Мари, как бы возникла тонкая перегородка. Но объяснить что-нибудь было невозможно. Вот в таком настроении он и шел по аллее платанов с черными стволами, которые, подобно солдатам, стояли в затылок друг другу. Желтая, местами облупившаяся стена католического собора в свете газовых фонарей казалась совершенно бесцветной.

По дороге Марошффи решил, что вычеркнет из памяти эту ночь, хотя в то же время ему не хотелось быть несправедливым и по отношению к Мари. Он чувствовал себя уставшим, вечером он много пил и сейчас испытывал отвращение к самому себе. Нервным движением он бросил на тротуар недокуренную сигару, и искорки посыпались от нее. Альби с отвращением вздрогнул — показалось, что вдоль стены дома пробежала большая крыса.

Возле входа в собор он увидел женщину, продававшую газеты. Купив «Пештер Ллойд» (других газет не было), он небрежно сунул ее в карман.

На звонок Альби дверь дома ему открыл Таус, державший под мышкой метлу. Он собирался подметать тротуар перед особняком. Пробормотав традиционное «Доброе утро», лакей заметил:

— Скверная зима в этом году, ранняя и гнилая, господин капитан… А я не переношу тумана.

Марошффи не стал разговаривать с ним. Поднявшись по лестнице, он долго возился с ключом, открывая дверь в переднюю. Его сразу же охватило домашнее тепло. Включив свет, Альби бросил на вешалку шубу и шапку, сменил ботинки на мягкие домашние тапочки. Осторожно ступая на цыпочках, он поднялся в свою комнату, хотя хорошо знал, что мать проснулась уже тогда, когда он вставлял ключ в замочную скважину.

Сев к столу, он зажег настольную лампу и развернул газету, стараясь по заголовкам выбрать самые интересные статьи. На расстоянии вытянутой руки от него стояла бутылка коньяку, которым он вчера угощал Адама Истоцки. Альби налил рюмку и выпил. Когда приятное тепло растеклось по жилам, а нервное напряжение несколько спало, он без особых эмоций начал вспоминать о своих вечерних впечатлениях и о том, что случилось позднее. Альби знал, что больше такое никогда не повторится, хотя мысли о Мари назойливо лезли в голову.

Когда он встал, чтобы выйти в ванную, зазвонил телефон. Это была Мари.

— Благодарю тебя за все… — проговорила она и, мягко засмеявшись, положила трубку, явно надеясь на то, что Альби сразу же перезвонит ей.

Однако он звонить не стал, а, приняв ванну, выпил еще рюмку коньяку и, улегшись на диване, проспал до полудня.

После обеда Сударыня демонстративно вышла из столовой, не сказав ни слова, хотя ее так и разрывало от любопытства: ей хотелось, чтобы Альби хоть что-нибудь рассказал о своем вчерашнем визите к Мари Шлерн.

Марошффи, загородившись свежим номером «Ешта», углубился в чтение статьи, автор которой защищал Каройи и одновременно знакомил читателей с взглядами его противников на проведение земельной реформы.

«В среде землевладельцев, — читал он, — по-прежнему царит огромное возмущение. Все они обвиняют Каройи в измене. Ходят слухи, что он загонит в гроб не только страну, но даже и надежду на ее возрождение в будущем. Граф Бетлен сделал ему строгий выговор, сказав, что, «разделываясь с крупными землевладельцами, он одновременно убивает мозг и сердце страны». Сам граф и большая часть аристократов отрицательно относятся к республике, они говорят: «Это такой ядовитый гриб, который научит разговаривать рабочих и крестьян, а ведь тот, кто говорит, не работает». Сторонники Каройи с этой точки зрения стоят за необходимость раздела земли, так как и «без этого будет невозможно оторвать венгерского крестьянина от большевистских идей!». Короче говоря, ясно, что раздел земли проводится не ради самих крестьян, а как антибольшевистский шаг… Барон Буза утверждает: «Крестьянин, имеющий землю, будет лучшим солдатом, так как ему уже есть что терять, к тому же он становится сознательным демократом, ибо в его понимании раздел земли и демократия — это одно и то же…»

Альби уже хотел было отложить газету в сторону, когда глаза его отыскали заметку, которая на первый взгляд казалась незначительной:

«Майор Альфред Пожгаи, возглавлявший нашу делегацию в Париж, вернувшись из французской столицы, доложил Михаю Каройи о планах Антанты в отношении Венгрии».

Марошффи сразу же позвонил Истоцки и поинтересовался, состоится ли наконец поездка в Трансильванию, которую планировал Феньеш. Истоцки пообещал на следующий день лично поговорить об этом с господином правительственным советником, после чего начал было объяснять причины своего вчерашнего поведения, но Альби прервал его, успокоив следующими словами:

— Перестань, ты вчера был абсолютно прав, позднее, когда ты ушел, я в этом вдвойне убедился…

Под вечер Марошффи отправился к Илоне Туроци, предварительно договорившись с ней по телефону. Лифт в доме не работал, что тогда в городе было явлением обычным. Пришлось пешком взбираться на пятый этаж.

Илона, хотя и намеревалась покорить Альби, однако к этой встрече умышленно не стала наряжаться, более того, она хотела произвести на него впечатление своей небрежностью в туалете. На ней был халатик зеленого цвета, она даже волосы не уложила, хотя обычно уделяла своей прическе много времени и внимания.

Все это, разумеется, не ускользнуло от внимательного Альби. Замысел Илоны стал ему особенно понятен тогда, когда он заметил под разошедшимися полами халатика тонкую кружевную сорочку.

Альби называл девушку то малышкой, то Илоной, а она пока еще никак не называла его, хотя спокойно говорила ему «ты».