Михай Фёльдеш - Приказ

Истоцки на рисунке надевал на голову Эбергарда ночной горшок.

Марошффи перелистал альбом в обратную сторону и обнаружил множество прямо-таки убийственных карикатур. Тут был и Стерени в виде воришки. Оригинальной оказалась карикатура на примадонну, изображенную нагой. Под рисунком стояла подпись: «Та, которая живет не только на льдине».

На другом рисунке, изображающем табачный ларек, красовалось объявление: «Табака нет, зато имеется бриллиантин…» На следующем листе были нарисованы: капитан торгового судна; толстый полицейский; солдат, стоящий на улице Лилом; почтальон с почтовой сумкой; генерал Лукачич, прохаживающийся среди виселиц, — короче говоря, целая галерея самых достоверных типов из современной жизни.

В конце альбома было нарисовано солдатское кладбище под дождем, а над кладбищем — толстый неумытый ангел дует в трубу, призывая усопших к воскресению. Тут же прочие небесные обитатели танцевали какой-то мифический танец и распевали модную в то время песенку Тамаша Емеда:

В верхней части рисунка были изображены возвращающиеся с того света солдаты: кто — на костылях, кто — без руки или ноги, кто — без глаз; одни из них шли, другие ползли, третьи просили милостыню, но все они двигались в одном направлении, к парламенту, у входа в который стоял Векерле, держа в руках огромную метлу, чтобы тут же вымести их всех…

Марошффи закрыл альбом и, положив его на кушетку, посмотрел на Илону. Он долго смотрел на нее, а затем неожиданно двумя пальцами взял за подбородок и ущипнул.

— Скажи, малышка, сколько человек уживается в тебе? — спросил он.

Илона со счастливым выражением на лице покорно стерпела крепкий щипок сильных, пахнущих табаком пальцев мужчины, но того, что произошло сразу за этим, она никак не ожидала.

Неожиданно Марошффи встал с кушетки и, подойдя к окну, посмотрел на Королевский дворец, а затем на заснеженное поле. Потом без всякого интереса, словно выполняя простую обязанность, спросил:

— Интересно, каким ты нарисуешь меня?

Илона, не сходя с места, ответила на его вопрос не столько голосом, сколько вздохом:

— Красивым, сильным, настоящим. — И, помолчав немного, добавила: — Ты еще придешь сюда?

— Если хочешь, — кивнул Марошффи. — А теперь мне нужно идти.

Илона взяла его за руку и повела двумя этажами ниже, в свою квартиру, чтобы познакомить с отцом и матерью.

Это была большая, хорошо обставленная квартира. Его приняли в гостиной. Неподалеку от окна в кресле-каталке сидела парализованная мать Илоны, на тонком лице которой застыли следы былых бед и страданий. Болезнь, казалось, уже не мешала ей больше, и уже никто не осуждал ее больше за это. Одни глаза женщины выдавали, что она еще жива.

Господин Туроци, советник и член городского магистрата, он же доверенное лицо Барци, был в коротком домашнем сюртуке и круглой шапочке. Он курил трубку. Подобных дедушек, безвредных и счастливых, несколько лет назад рисовали в журнале «Борсем Янко».

Отец и мать Илоны приняли Марошффи довольно сердечно. Гостя усадили в кресло, а пока готовился зеленый чай, отец занял его разговором.

Минут через пять господин Туроци перевел разговор на политику и, потрясая последним номером «Февароши хирлап», начал резко критиковать положение в стране.

— Я сейчас не хочу ходить в присутствие, — решительно заявил он. — В одном отделе, где и двоим-то делать нечего, копается человек двадцать. Районные предводители, заносчивые члены различных комитетов и прочие — все они висят иждивенцами на шее магистрата. Вы думаете, все паникеры убежали? Ничего подобного! От всей этой галиматьи можно сойти с ума. И я не могу, да и не хочу, нести за них никакой ответственности!

Когда Илона за чем-то вышла из комнаты, жена Туроци спросила Марошффи:

— Вы видели картины моей дочери? Они вам понравились? Скажите, как, по вашему мнению, есть у нее талант или нет? Бедненькая она, если бы вы знали, как мало времени у нее остается для творческой работы…

При этих словах супруги взгляд господина Туроци стал мрачен, однако он все же решил утешить жену и довольно веселым тоном произнес:

— Моя дорогая, у нашей дочки сильная воля… Таких не так-то легко сломить…

Вскоре вернулась Илона и начала накрывать на стол. Ее словно подменили, она проворно сновала взад и вперед, расставляя посуду, и в то же время искусно поддерживала беседу. Она рассказывала о будничной жизни учащихся академии художеств, о холодных нетопленых аудиториях, в которых те работали, о моделях, которые мерзнут, позируя, и об учащихся, которые то и дело дуют себе на руки, стараясь согреть их дыханием, а их кисти тем временем падают на пол.

Уже начало темнеть, когда Марошффи простился с семейством Туроци.

Илона вышла его проводить. В коридоре она совершенно неожиданно чуть не расплакалась. Схватив своими мягкими руками запястья рук Альби, она вдруг ни с того ни с сего прижалась лицом к его груди и поцеловала толстое сукно шубы.

— Ты правда придешь? — еле слышно выдохнула она.

— Разумеется, приду, малышка… — быстро ответил он.

Морозило, в воздухе медленно кружились и падали на землю снежинки. Альби ускорил шаги. Войдя в свою комнату, он долго ходил по ней из угла в угол. Не зажигая света, подошел к окну и посмотрел на плохо освещенный проспект Кристины, на коричневые вагончики трамвая, которые с шумом пробегали мимо их дома. Он никак не мог освободиться от элегического настроения. Долго он смотрел на фонарный столб, стоявший на углу противоположного тротуара. Вокруг горящего газового фонаря и бешеном танце кружились снежинки, и их становилось все больше и больше.

Неожиданно раздался резкий и требовательный телефонный звонок. Марошффи на миг задумался, стоит ли снимать трубку. Сейчас ему не хотелось слышать голос ни Илоны Туроци, ни Мари Шлерн. Однако звонок не прекращался, и тогда Альби снял трубку.

— Дорогой мой, я приехала… — раздался в трубке голос Эрики.

Три недели, прошедшие после звонка Эрики, были наполнены разными событиями, тем более что объявилась она незадолго до Нового года. Эрика в первый же день своего появления в Будапеште, вернее говоря, в первый же час перебралась в дом на проспекте Кристины.

Встреча, которую ей устроила Сударыня, была настолько великолепной, что вполне могла украсить любую театральную пьесу. Голос вдовы звучал так прочувственно, что никто не мог понять, что Сударыня испытывает душевное недовольство, вызванное крахом ее тайно вынашиваемых планов.

Сударыня охотно смирилась бы с охлаждением молодых друг к другу, с тем чтобы Эрика и Альби, как и подобает честным и интеллигентным людям, открыто посмотрели бы на факты и действовали бы согласно их требованиям. Сударыня вполне допускала, более того, она была твердо уверена в том, что пребывание Эрики в Швейцарии было связано с целым рядом событий и, разумеется, с любовными похождениями. По ее мнению, Эрика там наверняка жила полнокровной жизнью, а в этом случае никак не обойтись без приключений, которые для женщин типа Эрики обязательно связаны с мужчинами.