Михай Фёльдеш - Приказ

Альби не без удовольствия заметил у себя склонность к романтике. Ему доставляло огромное удовольствие прогуливаться с Эрикой под старыми каштанами вдоль окутанной туманом набережной Дуная, вслушиваясь в музыку трущихся друг о друга льдин, плывущих по реке.

По вечерам они бывали в театрах, несколько раз — в опере, но чаще всего посещали консерваторию, где слушали концерты. Единственное, что там их несколько смущало, — это яркое освещение зала, а им так хотелось сидеть в темноте, прижавшись друг к другу, как это обычно делают влюбленные студенты.

После концерта они часто возвращались пешком по проспекту Андраши, через Цепной мост и туннель. В такие минуты они любовались туманом, спустившимся на город, говорили о только что услышанной музыке…

Временами их навещал Адам Истоцки, но даже его приход не портил им настроение. Адаму, как он ни старался, не удавалось скрыть своего безнадежного чувства к Эрике. Альби и Эрика хорошо знали об этом, однако их обоих это нисколько не обижало, так как они были уверены в том, что со временем Адам найдет для себя достойную женщину и избавится от того странного положения, в котором оказался.

Несколько раз они даже ужинали втроем в одном из шикарных ресторанов, где обслуживание не стало хуже, даже несмотря на столь тяжелые военные времена.

Например, хороший сервис все еще существовал в «Астории», хотя этот ресторан не считался таким аристократическим, как «Хунгария» или «Карлтон», зато здесь была гораздо богаче и лучше кухня, разнообразнее меню.

Когда они втроем заходили в подобное место, Истоцки обычно говорил Альби:

— Посмотри, все смотрят на наш столик! — А затем с деланной грустью добавлял: — Они никак не налюбуются моей красотой!

Эрика понимала, что Адам всеми силами старается защищать ее от вожделенных взглядов посторонних. Однажды после таких слов Адама, наступив ему на ногу, она сказала:

— Тебе бы лучше о другом подумать, Адам! Если желаешь себе добра, женись поскорее!

В тот год погода в Пеште часто была ненастной. Более того, дни в декабре стояли такие туманные, что даже днем было сумрачно и свет зажигать приходилось очень рано.

— Как мне жаль этот несчастный город, — с тяжелым вздохом проговорила Эрика в один из особенно туманных дней. — Уж слишком здесь сумрачно и холодно. Если верить газетам, то многие жители даже голодают. — Эти слова она произнесла совсем тихо и совершенно безразличным тоном, словно утверждая сам факт. — Скажи, Альби, разве прилично чувствовать себя счастливой в такое смутное время? — опросила она задумчиво.

Эрика невольно вспомнила Швейцарию с ее ярко освещенными городами, с идеальной чистотой и здоровыми, сытыми жителями.

— Порой мне кажется, что в этой части света постоянно будет зима, мороз и иней, — продолжала Эрика. — В такие моменты я не могу думать о будущем, меня охватывает какое-то непонятное, по-детски глупое чувство страха. Я начинаю пересчитывать сигареты в пачке, думая, на сколько мне их хватит, начинаю экономить свою парфюмерию, опасаясь, что завтра я уже не смогу купить ничего из нее, глажу рукой мех своей шубы, боясь, что ее могут отобрать у меня те, у кого нет шубы и кто очень мерзнет…

Однако не успел Альби открыть рот и что-нибудь сказать, чтобы успокоить жену, как она, словно забыв обо всем этом, начала как ни в чем не бывало щебетать совершенно о другом, беззаботно и весело, словно забыв обо всех своих огорчениях, словно сдув их с себя, как сдувают пушинку, приставшую к одежде. А потом начала вслух читать какие-то стихи, словно ища в них спасение от действительности.

Марошффи в подобные минуты хотелось перевести разговор на события, совершающиеся в мире. Эрика же всегда боялась, что за обретенное ею счастье придется слишком дорого платить, и потому всячески оттягивала тот момент, когда ей уже не удастся увернуться от бремени собственного возраста. Она всяческими способами старалась оградить Альби от всех забот, причем делала это не столько сознательно, сколько повинуясь своей интуиции влюбленной: счастье не терпит около себя ничего другого, кроме счастья. Однако, несмотря на все ее старания, несколько холодных дуновений все же коснулось их обоих.

Однажды Эрика совершенно случайно нашла в ящике стола Альби фотографию Мари Шлерн. Фотограф-художник запечатлел Мари в таком наряде, который отнюдь не скрывал ее прелести. Эрику такое открытие буквально ошеломило. Она вертела фотокарточку в руках так и этак, догадываясь, с какой целью это было подарено. Обычно подобного рода фотографии посылают мужчинам женщины, которые хотят покорить их.

Эрика прекрасно разбиралась в женской психологии. Ей самой не раз приходилось быть свидетельницей подобных действий, более того, она была хорошо знакома со всем арсеналом женских средств обольщения, а подчас и сама пользовалась ими. В этих методах она не чувствовала никакой необходимости, потому что прекрасно знала силу своих женских прелестей и понимала, что любые хитрости могут только уменьшить их эффективность. Поза, в которой была запечатлена на снимке Мари Шлерн, говорила о многом. Глядя на карточку, Эрика нисколько не сомневалась, что Мари, посылая или вручая ее Альби, преследовала определенную цель.

«Но что же Альби? Интересно, о чем думал он, когда клал эту фотокарточку в ящик своего стола? С такой любовной фотографией может случиться одно из двух: либо ее берегут, либо бросают в корзину для бумаг за ненадобностью. Однако в том и другом случае все становится предельно ясно».

Эрика молча отдала карточку Альби, ни о чем не опрашивая его. Глаза ее слегка улыбались, но не удивлялись, а от злости вообще не осталось и следа.

Увидев фото, Альби растерялся, он никак не мог сообразить, каким образом оно попало в его ящик. Ему Мари никакой карточки не давала, сам он тоже ее не брал, так что оставалось только предположить, что Мари Шлерн тайком сунула карточку в его ящик. Сама фотография напомнила Альби о том вечере, когда он расслабился и дал Мари возможность взять над ним верх.

Альби чиркнул спичкой и, взяв карточку двумя пальцами за уголок, на глазах у Эрики сжег ее. В то же время он был удивлен, что не испытывал никакого отвращения, думая о ночи, проведенной с Мари, не чувствовал он и угрызений совести, однако что-либо объяснять жене он не считал нужным.

— Не имею ни малейшего представления о том, как она сюда попала, — лишь коротко заметил он.

Эрика на какое-то мгновение нахмурила брови, но не сказала ни слова упрека. Она хотела верить своему Альби. Она верила ему. Но в любом случае возникал вопрос: «А кто же тогда это сделал? Уж не сама ли Мари Шлерн? А может быть, Сударыня?»

Начиная с этого момента в их семейном гнездышке несколько поубавилось тепла, правда, сами они заметили это далеко не сразу, но какой-то холодок все-таки остался. Позже они ни разу не вспоминали об этом случае. Их семейная жизнь продолжалась.