Михай Фёльдеш - Приказ

В Швейцарии Эрика отрастила себе волосы, и теперь, когда она снимала с них золотую заколку, они водопадом струились вниз, растекались по плечам. Альби любил зарываться в них лицом. Аромат духов Эрики заглушал все остальные запахи. В такие минуты Эрика чувствовала себя не только счастливой, но еще и довольной тем, что ее Альби счастлив.

Альби исполнилось тридцать лет, Эрике — двадцать пять. Молодость помогала им забывать о том, что сейчас зима, о том, что страдает множество людей, испытывают моральные муки современные политики, о которых ежедневно писали в газетах.

Альби забывался в объятиях Эрики, а когда приходил в себя, то зарывался лицом в ее волосы, вдыхал их аромат. В такие ночи он видел самые приятные сны.

Однажды вечером они вместе о Истоцки сидели в кафе «Гресхом». Вели непринужденный разговор о театре, о закулисных интригах актеров, о которых Адам знал больше, чем следовало. Неожиданно они заметили за одним из столиков Денешфаи, который сидел вместе с Жулье.

Альби был явно недоволен таким соседством, тем более что Денешфаи безо всякого приглашения вместе с Жулье тут же перебрался за их столик. После взаимного представления (Эрика ранее не была знакома с Жулье) Денешфаи засмеялся и положил перед ней номер иллюстрированного журнала из Швейцарии. Это был тот самый номер, который Сударыня показывала Альби.

Бестактность Денешфаи разозлила Марошффи, и лишь один Истоцки внимательно рассматривал фотографию. Сначала он похвалил Эрику, а уж затем, отыскав несколько знакомых лиц, заметил:

— Да тут, как я погляжу, собралось великолепное общество. Особенно хороши английский майор Генри Питт и французский военный атташе Моне-Сюлли. — И, весело рассмеявшись, добавил, обращаясь к Эрике: — Рядом с вами стоит ваш очаровательный кузен. — Он сказал это, прекрасно зная, что никакого родственного отношения Моне-Сюлли к Эрике не имеет. Словно это совершенно случайно пришло ему на ум. — Я лично знаком с лейтенантом Моне-Сюлли, — продолжал Истоцки не без гордости. — Этот француз мне очень нравится, во-первых, потому, что не испытывал к нам ненависти, во-вторых, он один из тех, кто на вечерах, организуемых в посольстве, охотно знакомится со всеми, кто кажется ему симпатичным. Этот Моне-Сюлли всегда слыл донжуаном. Говорят, что он может воспламенить даже самую холодную швейцарку. — Нисколько не смущаясь, Адам вырезал фотографию из журнала, являющегося собственностью кафе, и, сложив ее, спрятал в карман. — Я не хочу, чтобы каждый завсегдатай этого заведения пялил бы глаза на нашу великолепную спутницу.

Между тем Жулье как раз этим-то и занимался. Не обращая ни на кого внимания, он смотрел на Эрику такими глазами, словно раздевал, находя ее вблизи более очаровательной, чем издалека.

Денешфаи, наслаждаясь приятным для него обществом, даже не заметил, что Марошффи в тот вечер на удивление молчалив. Жулье оказался более предусмотрительным и вскоре перевел разговор на неопасную тему: заговорил о путешествиях.

Эрика «подняла перчатку», чем сильно удивила Альби. Ничего не выражающим тоном, которым говорила только в обществе неинтересных мужчин, она сказала:

— Путешествовать — это хороший обычай. Что может быть лучше, чем ездить по стране, чтобы увидеть места, в которых никогда не был ранее?! — Затем, словно скрипач-виртуоз, она сменила тон и уже потеплевшим голосом продолжала: — Я не имею обыкновения вспоминать те города, душа которых, если так можно выразиться, осталась для меня скрытой. Внешние впечатления быстро меркнут. Я это поняла еще в те добрые старые времена, когда можно было свободно разъезжать по всей Европе.

— Как приятно вас слушать, сударыня, — проговорил Жулье.

Поблагодарив офицера за эти слова улыбкой, Эрика невозмутимо продолжала:

— Порой, попав в чужой, незнакомый город, я по нескольку дней подряд бродила по улицам, стараясь понять его душу, но часто безрезультатно. Так, например, со мной было в Берлине. Однако мне приходилось бывать и в таких городах, все тайны которых мне становились понятными еще на вокзале. Таковы Париж, Рим. Особенно удивил и очаровал своей откровенностью Париж, хотя меня заранее предупреждали о том, что личная жизнь французской элиты, их дома и квартиры — это тайна из тайн, которая хранится за семью печатями. Лондон, разумеется, оставляет более холодное впечатление, и в нем человек сначала верит тому, что видит глазами. Зато тем труднее освободиться от чар этого города. Страна — владычица морей — может себе позволить очень многое. И все-таки Лондон далеко не живописен. Местами он кажется мне милым, местами — суровым, хотя на самом деле он ни то ни другое, он — английский, и только. — Эрика вздохнула, еле заметно улыбнулась и продолжала: — Рим я люблю за его шумность и многолюдность. Зато Мадрид я не люблю, быть может, за то, что в нем нет ни одной истинной Кармен. Париж я люблю потому, что он французский, Берлин я вообще не люблю, так как он как бы маскирует себя под янки, которого только что вырядили в старинные немецкие одежды…

— А каким вы находите Пешт? — перебил Эрику Жулье.

— Пешт — это город, в котором есть все то, чего понемногу не хватает остальным городам… — быстро ответила Эрика.

Марошффи все это время сидел, мучительно раздумывая: «Что же, собственно, произошло с Эрикой? Почему она вдруг так разговорилась? Почему решила занять всех сидевших за столиком своими разговорами?»

Затем беседа зашла о книгах, концертах, театральных постановках, но продолжалась она как-то вяло, пока вдруг Эрика не заявила, что устала и хочет домой.

В тот вечер, вернувшись в свое семейное гнездышко на проспекте Кристины, Альби зажег лампу и, сев поближе к печке, сказал:

— Моя дорогая, та фотография, которая оказалась в моем столе, абсолютно ничего для меня не значит. Без умысла нет и преступления, а где нет преступления, там нет и наказания. Я только потому ничего тебе не объяснял относительно того фото, что не было смысла говорить о нем…

Он, собственно, не хотел говорить этого, но все-таки сказал, хотя и понимал, что можно было и не делать этого. В жизни часто бывает так, что два близких человека вдруг начинают понимать друг друга без слов, или, иначе говоря, чувствуют и мыслят одинаково. Точно в таком состоянии оказалась сейчас и Эрика, ей тоже хотелось кое-что сказать мужу, но она ничего не сказала ему, а только подумала: «Этот остолоп Денешфаи оказался не столько невоспитан, сколько коварен и зол, однако ко мне он никакого отношения не имеет точно так же, как и Моне-Сюлли. Да я вообще о них и говорить не хочу. И ты о них не думай. Что прошло, того уж нет. Сейчас важно, что я сижу у тебя на коленях…»

Подчиняясь своим мыслям, Эрика села Альби на колени. Он тут же обнял ее, почувствовав в тот момент всю непобедимость любви, которая одна в состоянии убрать с их пути все препятствия. В этот момент он не думал ни о ревности, ни о супружеской неверности, ни о женской ветрености, ни о глупом головокружении и тем более ни о каком бы то ни было умничанье. Изощренная человеческая культура способна одевать физические желания человека в различные поэтические одежды, в красивые и непорочные покровы, но все они ничего не значат, если в этом нет искренности. А что же будет на следующий день? Утром все выглядит совершенно по-другому, когда проходит любовное опьянение. Однако пока продолжается любовь, говорить о полном отрезвлении невозможно.