Александр Бушков - Темнота в солнечный день

Карпухин вкрадчиво спросил:

– А что это у вас, доблестная связь, удивленные такие физиономии сделались? Взяли гораздо меньше, а?

– Кто брал? – пожал плечами Батуала. – Мы не брали.

– Казань брал, Астрахань брал, арбузы не брал, – сказал Доцент.

– Не брали, хоть обыщите, – подключился и Сенька.

– Дурачьё вы, дурачье, – сказал Карпухин, покачивая головой. – Детство в жопе играет. А потом окажется, что жизнь бьет ключом, и все по голове… Да поздно будет. Сидите сейчас и думаете: какие мы хитрожопые уркаганы, как мы мусора обдурили… Вы не мусора обдурили, вы самих себя обдурили, только вам это и в голову не приходит. И уркаганы из вас, как из собачьего хвоста сито… пока. Я вам кратенькую лекцию прочитаю… да вы не ерзайте, совсем кратенькую, сигаретку вытянуть не успеете. Знаете, чем такие удачные дела плохи? Для тех, кто их лепит, в первую очередь? Да не знаете, вам и в голову не приходит… Объясняю. Вы ребята, в принципе, неплохие. Одна беда: мозги у вас пока что не заточены ни на плохое, ни на хорошее. Мотает вас по жизни, как пьяного по мосту. Вчера девчонку спасли, когда ее в кусты тянули, завтра с пьяного котлы снимете… Мотает вас… С Гуней или, скажем, Ляписом я б за жизнь разговаривать не стал. Потому что дураки. Годами не старше вас, а клеймо на них уже поставлено. Так и будут, как Косой в той кинокомедии: украл, выпил, в тюрьму, украл, выпил, в тюрьму. А вот вы – ребята умные, книжки читаете, слова знаете, каких я в ваши годы и не слышал по причине глухомани нашей деревни, где в школу четыре километра идти приходилось. Так вот… Чем плохи удачные дела вроде этого киоска? У соплячья вроде вас, даже умного и книжки читающего, головка может закружиться. Всю аюканскую милицию обхитрили, следов не оставили – ну сущие Фантомасы… Удачливые такие, везучие, умнее всех, неуловимые… Если уж так гладко прошло, в следующий раз может захотеться чего-то посерьезнее арбузов – ну как не хотеть, если вы умные да ловкие? И не дай бог, опять проскочит. Тогда и вовсе обнаглеете, утворите что-нибудь серьезнее, а там и вовсе… Все так начинают, я-то знаю, сколько сапог износил. И не видел ни одного, который романтически бы вдаль уехал с мешком золота, как тот ковбой из «Золота Маккены». В жизни. Сыплются рано или поздно самые удачливые. И тут уж начинается совсем другая жизнь, можно сказать, на обочине жизни. Катаю хватило ума и соображаловки завязать, а скольким не хватило? Подумайте, мозгами пораскиньте – авось и заживете правильно. А то ведь уже не мне вас ловить придется… Ну, бывайте. Музицируйте… Айвазовские, на вольной воле…

Он чуть кивнул и зашагал прочь. Трое с ухмылочками смотрели ему вслед.

– Тоже мне, комиссар Жуф… – фыркнул Батуала.

– Педагог, – усмехнулся Доцент. – Антон Семеныч Песталоцци… А вот про арбузы и прочую овощ – совсем интересно. Это ж они на нас повесили все, что сами звезданули.

– Да уж ясно… Может, сжечь им киоск к херам?

– А что? Если грамотно… Кто-нибудь один снимает номера с мотоцикла, подкатывает за полночь… Там бордюр невысокий, на тротуар только так выскочишь. Банку бензина плеснуть, спичку – и по газам. Крюк сделать – и домой. Хрен кто найдет.

– Что-то в этом есть…

– Ничего в этом нет, кроме дурости, – подумав, сказал Батуала. – Себе же напакостим. Так хоть фрукты-овощи под боком. А если сгорит, за каждым яблочком придется на Паровозную тащиться или вовсе на Карбышева.

– А ведь точно… Но какую-то же подляну им нужно устроить, хавроньям гладким? Воруешь – воруй, а на других не сваливай, это в падлу.

– Подумать надо…

– Подумаем. Никуда не убегут, выдры золотозубые. А сейчас нужно планы на вечер как следует отработать. На танцы идти придется – Лорка ноет, ее давно в люди не выводили. Платье, говорит, новое пошила. Заделаем ей культурную программу – ласковее будет. Доцент, у тебя дела кухонные как?

– Был я уже на колхозном рынке, – сказал Митя. – Мяса купил, еще там всякого. К бабке уже забросил, сказал, когда примерно будем.

– Портвейном я затарился, – добавил Сенька. – На Гаражной, там его сегодня выше крыши. Успею и отвезти, и вернуться. Все тики-так. Надо еще на Крупскую заехать, Лорке пару шоколадок купить, она просила с орехами.

– Шоколадок… – фыркнул Батуала. – Вафель [34] Вафля – минет. ей пора полный ротик. Надо, в конце концов, сколько можно?

– Вот и попробуем раскрутить. На спичках потянем, кому стараться, а? Чтобы по справедливости.

– А точно. Прямо сейчас?

– Можно бы и сейчас, только ведь ни у кого спичек нет, с зажигалками фроляем, как лорды…

– Ладно, это потом…

…Когда лет за десять до войны в Аюкане задумали устроить парк культуры и отдыха, чтобы все было, как у больших, чья-то умная голова не придумала ничего лучше, чем засадить деревья на бывшем болоте, оказавшемся сейчас чуть ли не в центре города. Болото, конечно, засыпали, нечего ему было красоваться посреди новорожденного областного центра, но засыпали халтурно. Деревья прижились, вымахали в рост, но земля все же оказалась слабовата – и очень многие накренились со временем. Не столь уж и отклонились от вертикали, и ни одно не упало за все эти годы, но все равно получилось не ахти: каждое дерево кренилось в свою сторону, отчего казалось, что им кто-то крепенько наподдал из-под земли, причем в десятке разных мест. Да и асфальт на дорожках трескался чаще, чем по всему городу. И все равно, местечко для отдыха получилось неплохое – честно говоря, за неимением лучших…

Ближе к вечеру парк полностью и безраздельно принадлежал аюканской молодежи. К этому времени летний кинотеатр уже закрывался, шахматисты, шашисты и доминошники, народ в основном пожилой, отправлялся по домам, родители уводили короедов с качелей-каруселей ужинать и спать. Появлялись милицейские наряды, пока что чуточку ленивые, не особенно бдительные – главные события здесь обычно разворачивались совсем уж поздним вечером, когда кончались танцы и начинались родившиеся на них разборки.

Молодежь стекалась в парк со всех направлений, азимутов и румбов. Особенно пьяных не было, но и стопроцентно трезвых как-то не замечалось – ходить на танцы, не приняв дозу для веселья, считалось прямо-таки извращением. Центром притяжения, как легко догадаться, служила танцплощадка. Она была, как все танцплощадки: большая площадка, вымощенная толстыми досками, которые не сумели расшибить каблуками несколько поколений, скамейки по периметру, ограда в два человеческих роста из солидных брусьев, крытая эстрада. Если закрыть глаза, полное впечатление, что на ней старательно мучили дюжину кошек: лабухи настраивали инструменты, хрипатые расстроенные усилители порой разражались пронзительным визгом.