Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– А что же тогда она… – протянула Юлька еще с некоторой сварливостью.

– Лорка – это Лорка, и пишется Лорка, – как мог убедительнее сказал Митя. – Любит она, когда хряпнет пару стаканов подряд, малость дуркануть, вот и решила тебя попробовать оконфузить. А ты и купилась. Юлечка, у нас тут совсем не так все устроено… да и никаких халатиков нету. Ну, поняла теперь?

– Так я, выходит, на розыгрыш купилась…

– А я что тебе объясняю?

– И что делать? – спросила Юлька чуть растерянно.

– Вот уж никак не уходить, – уверенно сказал Митя. – Если уйдешь, получится, что она тебя обыграла, оконфузила зеленую малолетку. Я сейчас пойду ее немножко воспитаю, ты пока на лавочке посиди – я ее простыми русскими словами воспитывать буду. И вот что… Совсем было бы хорошо, если бы ты, пока я там ей мораль читаю, сама придумала какую-нибудь реплику поядовитее и поубойнее. Вот тогда уже Лорка будет по уши в конфузе. А ты покажешь, что никакая ты не зеленая малолетка. Сумеешь что-нибудь придумать? В пошловатом взрослом стиле? У тебя ж язычок острый, я давно убедился…

– Попробую, – с многозначительной решимостью пообещала Юлька и села на лавочку, положив плащик на колени.

Митя пошел во времянку. Все тут же уставились на него.

– Что за непонятно что? – недоуменно спросил Батуала.

– Лорка, душу твою… – сказал Митя. – Я потом хрен горчицей намажу и в попку тебя отжарю. Горчицы у нас еще две баночки… Ну на хера ты Юльке такое ляпнула?

И в точности повторил для всей честной компании, что именно.

– Очень даже неумно… – покрутил головой Батуала, и Сенька согласно кивнул. – Зря ты с ней так. Хорошая девчонка, моментально в компанию влилась, да вдобавок Митькина лирическая симпатия… Может, точно насчет горчицы подумать, и в три смычка?

– Ну, ребята… – сказала Лорка покаянно. – Ну, не удержалась. Такая забавная у Мити целка, сразу начала взрослую строить… Я и не утерпела.

– Можно подумать, сама целкой не была… – проворчал Батуала. – Что, убежала?

– Да нет, на лавочке сидит, – сказал Митя. – Я ей сказал, что буду Лорку на матах таскать, так, чтобы не слышала. Короче, я ей дело предъявил так: у нас, мол, есть обычай новичков испытывать всякими розыгрышами, а Лорка, подбухав, влезла от большого ума, когда никаких розыгрышей уже и не нужно было.

– Толково, – сказал Батуала и посмотрел на Лорку с каким-то нехорошим интересом. – Веди Юльку, а я уж подыграю…

Когда Митя вошел, пропустив вперед Юльку, взял у нее плащ и снова повесил за петлю для пуговицы, увидел, что Батуала взялся за дело всерьез. Первая от кухни занавеска была отдернута, на кровати ничком лежала Лорка, а Батуала грозно возвышался над ней с наполовину намотанным на кулак солдатским ремнем.

– Такие дела, Юлечка, – сказал он, поигрывая ремнем. – Накосячила Лариса Федоровна по полной программе…

– Я нечаянно… – пискнула Лорка, не поднимая головы.

– За нечаянно бьют отчаянно, – сообщил Батуала. – Не знала? Юль, как скажешь: задрать подол и влепить пяток горячих, чтобы в следующий раз шутки поумнее выбирала? И долго сесть не могла? У нас законы суровые, но справедливые: она не тебя обидела, она всех нас обидела. Еще подумаешь теперь, что мы все тут сексуальные уроды какие-то…

– Ой, ну не так уж жестоко! – воскликнула Юлька искренне. – На первый раз и простить можно.

Батуала с неудовольствием отступил, сматывая ремень с кулака:

– Вставай уж… прощенная.

Когда Лорка встала с нешуточной радостью на лице (от Батуалы и в самом деле можно было очень даже свободно получить ремнем по заднице, числились за Лоркой и до того разные мелкие косяки, не тянувшие пока на серьезную экзекуцию), Юлька подошла к ней почти вплотную и с ангельским взглядом, ангельским голоском сообщила:

– К сведению некоторых… У нас с Митей кровать получше, чем эта развалюха. И халатиков я чужих не ношу, только свои.

И смотрелось это, и прозвучало крайне эффектно – еще один прием из богатого женского арсенала (пусть эта женщина пока и не женщина). Батуала за спиной Юльки показал Мите большой палец, потом распорядился:

– Прощенная! В темпе одна салатики крошить. Пора рассказать обстоятельно, как меня в гестапо пытали…

Салаты объявились на столе с поразительной быстротой. Разлили по новой. Батуала особо не чванился и нос не задирал, но сидел с нескрываемой гордостью на лице.

На что у него были все основания. С этого дня Батуала стал легендой аюканской хулиганистой молодежи, о чем, правда, многие еще не знали, но такие вести по городу разлетаются лесным пожаром.

Ни один нормальный парень не станет хвастать, что попал на учет в детской комнате милиции или заработал привод, а то и пятнадцать суток. Дело это настолько обыденное, что хвастуна тут же обсмеют и припомнят длиннющую вереницу его предшественников – кое-кто из которых и под условный срок попал, а то и на зону.

С Батуалой произошло нечто уникальное – его таскали в КГБ. В том мире, в котором они жили, главным, неотвязным и опасным врагом была именно что милиция. А КГБ для них был примерно тем же, что снежный человек – все про него слышали, но никто никогда не видел. Обитали в параллельных мирах, как выразился однажды Митя, сроду не пересекаясь.

А вот Батуала ухитрился пересечься, не будучи ни шпионом, ни диссидентом, – и тех, и других в Аюкане сроду не видели. Решив недавно, что его в августовской зарплате малость обсчитали на ночных сменах, отправился цапаться с Клавой Шертыгашевой, инженером из отдела труда и зарплаты. Чистокровнейшей сагайкой – из-за чего весь сыр-бор и разгорелся, спор получился долгий и накаленный, и Батуала сгоряча обозвал Клаву «сарликом». «Сарликом» зовется обычный як, каких на юге Сагайской области разводят немало, и для сагайцев это словечко отчего-то (никто толком не знает почему) считается в сто раз более оскорбительным, чем «чурка» или «чучмек» для среднеазиатов. Клава, девушка исключительно красивая (среди сагаек встречаются сущие Василисы Прекрасные), но вредная и склочная, тут же накатала на Батуалу заяву в КГБ, указав всех трех присутствовавших при склоке свидетельниц из того же отдела. Что она там накалякала, так и осталось неизвестным, но через два дня Батуале пришла повестка.

Вот он и живописал теперь свое посещение загадочного учреждения. Очень похоже, ему хотелось изрядно приврать, но он не знал, как это искусно сделать – с милицией все было бы гораздо проще. В итоге повествование оказалось довольно скучным: сидевший в довольно простеньком кабинете под портретом Железного Феликса мужик в штатском то напускал на себя суровость, то, по выражению Батуалы, «мягкие подходцы стелил, чекист хренов». Больше всего, по мнению Батуалы, это напоминало школьную политинформацию или комсомольское собрание с проработкой: мужик прочитал ему длиннющую лекцию о равенстве и братстве равноправных советских народов, о недопустимости оскорбления национальных чувств в эпоху развитого социализма, пусть даже и безобидным вроде бы словом «сарлик». Ну, еще мягонько намекал, что Батуала может вступить на скользкую дорожку, так что лучше бы заранее остановиться. Мимоходом поинтересовался, слушает ли Батуала зарубежные клеветнические голоса (в каковом занятии, все знали, Батуала никогда не был замечен за всю свою сознательную жизнь).