Александр Бушков - Темнота в солнечный день

– Лорка, – сказала Лорка.

Митя подметил, взгляд у нее не то чтобы неприязненный, но определенно ревнивый – ее обычное красное платьице рядом с Юлькиным изрядно проигрывало.

– А это Костя, он же Батуала, – сказал Митя. – Называй, как больше нравится.

– Вот лично мне больше нравится Батуала, – сказал Батуала. – Константинов хоть граблями греби, а Батуал по пальцам пересчитать можно.

И вслед за тем сделал нечто, крайне удивившее всех присутствующих: встал и поцеловал Юльке руку. Судя по ее смущению, с ней и это происходило впервые. Впрочем, и Батуала не отличился особым изяществом.

– Ну, гости дорогие, к столу!

Юльку, конечно, усадили рядом с Митей. Она с любопытством озиралась, стараясь делать это украдкой. Хлопнула пробка, причем, конечно, не выплеснулось наружу ни капли драгоценного содержимого. «Шипучее», пенясь в полном соответствии со своим названием, полилось в первую очередь в Юлькин стакан – Батуала твердо следовал традициям политеса.

– Ой, мне много… – растерянно сказала Юлька.

Митя склонился к ее уху и сказал негромко:

– «По-северному», не забыла? Вот тебе полный стакан, и цеди по глоточку… – Спросил почти шепотом: – Родители, как всегда, велели домой, как штык, к одиннадцати?

– Нет, ради дня рожденья разрешили до полдвенадцатого…

– Будет время на беседку, ага…

Юлька потупилась, но отнюдь не с возмущенным видом.

– Итак, граждане, а также товарищи и господа, прекрасные дамы! – встал Доцент. – Этим бокалом мы выпьем за нашего Батуалу, золотыми буквами вписавшего свое имя в историю хулиганистой аюканской молодежи! (Батуала сделал вид, что скромно потупился, но в душе наверняка ликовал, как любой бы на его месте). – И ежели чуточку переиначить тост – дай бог, чтобы последний!

Зазвенели, сталкиваясь вычурными боками, стаканы (они давненько уж, едва обосновались здесь и стали обустраиваться, купили дюжину фасонных, недешевых и отнюдь не граненых, а заодно и дюжину рюмок, если придется пить что-нибудь покрепче, в основном всеми любимую «Плиску»). Все, включая Лорку, свои стаканы прикончили до дна – только Юлька отпила пальца на два – не взрослых, а своих тоненьких. Как и говорил Митя, никто насмешничать не стал – мало ли как хочет пить человек, его право. Взялись за вилки – баба Катя, уже успевшая привыкнуть к их застольям (в которых порой и сама участвовала, но сейчас решили ее не звать – могла, подвыпив, рассказать из своей бурной молодости что-нибудь такое, отчего Юлькины розовые ушки в трубочку свернулись бы), жарила мясо такими маленькими кусочками, чтобы хватило ровно на одну заедку.

Батуала вновь наполнил стаканы – Юльке, блюдя политес, доливать не стал. Снова хлопнули браво, до дна (Юлька снова ограничилась той же дозой). И шепнула Мите на ухо:

– Вы всегда так пьете?

– Не без этого, – сказал Митя. – Много мы можем выпить, что уж там. Но ты не волнуйся, буду в ясном уме и трезвой памяти… – Он шепнул вкрадчиво: – Настолько, чтобы не шатаясь проводить тебя домой и на беседку достаточно времени выкроить…

– Ну, посмотрим… – шепнула она не без лукавства в глазах и отпила еще немного. – Мить… Вон Лорка сидит – нога на ногу. Если я тоже так сяду, это будет прилично?

– И прилично, и по-взрослому, – сказал Митя.

Юлька положила ногу на ногу – судя по ее чуточку смущенной улыбке, впервые в жизни. Во всяком случае, во взрослой компании. Похоже, ей это очень нравилось: сидеть на равных среди «больших», прихлебывать вино, попыхтеть сигареткой. Пусть взрослеет девочка, одобрительно подумал Митя. И постарался особо не таращиться на ее ножки, хотя они этого ох как заслуживали. Взрослеть девочки могут по-разному: и по-хорошему, и по-плохому. Митя дал себе слово сделать все, чтобы она взрослела по-хорошему.

– Внимание! – объявил Батуала, взяв прислоненную к стенке гитару. – В честь благополучного вызволения из застенков гестапо исполняется песня о нашей трудной доле!

Он взял несколько аккордов и, задушевно уставившись на Лорку, затянул:

Юлька, явно никогда раньше этой песни не слышавшая, смотрела на менестреля прямо-таки завороженно. Митя временами украдкой любовался ее нежным профилем и, что уж там греха таить, линией груди, крайне эстетически рисовавшейся под тонким платьицем. Как ни странно, обычных желаний что-то и не возникало, а вот нежность, скажите на удивление, присутствовала, и не в первый раз. Чувство это было для него совершенно новым, внутреннего отторжения не вызывало, наоборот, но и легонькая досада на себя присутствовала: столько лет привык считать себя циничным и нахальным донжуаном, смотревшим на девочек, как на случайные игрушки, и вот поди ж ты – и Дея, и Джульетта, параллельный мир какой-то…

В Юлькином стакане оставалось уже меньше половины, но Митя, оценив опытным взглядом ее состояние, не увидел ничего страшного. Чуть раскраснелась девочка, малость раскрепостилась и уже, сразу видно, чувствовала себя своей на этом празднике жизни. Вот и отлично. А если и замаячит впереди опасный предел, усмотреть его будет нетрудно и вовремя принять меры, то есть в алкоголии ограничить решительно и бесповоротно. Ему не раз случалось видеть, как такие вот домашние девочки – правда, постарше Юльки – из-за непривычки к спиртному ухитрялись надраться быстро и некачественно. Вранье будет, если сказать, что ни он и никто другой из троицы этим не пользовался (умным человеком сложена поговорка «У пьяной бабы звезда чужая»), но тут совершенно не тот случай. С Юлькой так нельзя. Здорово само по себе смотреть, как она сидит, браво закинув ногу на ногу, временами отпивает воробьиный глоток «Шипучего» (сами они из-за слабости потребляемого напитка закусывали третий раз через два, но Юльке Митя старательно подсовывал всякий раз вилку с аппетитно зажаренным в сухарях кусочком мяса). Смеется шуткам и анекдотам (пошлостей, помня Митин наказ, никто не допускал, но некоторые фривольности все же проскальзывали). И он лишь улыбался про себя, когда порой Батуала с Сенькой бросали на нее взгляды украдкой, – не было в этих взглядах ничего похабного, только восхищение. Лорка, правда, порой косилась на Юльку чуть неприязненно, но Митю это нисколечко не волновало. Извечные бабские заморочки: появилась новенькая и, сама того не желая и к тому не стремясь по своей неопытности, отодвинула прежнюю королеву стола на задний план. И сама ничего не заметила, неваляшка.