В Коско - Войной опалённая память

В лесу за домом Антона Цвирко, была построена партизанами коптильня. Скот по мере необходимости забивали, изготавливали колбасы, коптили и снабжали ими партизанские отряды. На хутор партизаны привезли и установили в гумне Статкевича мельницу, а старики — умельцы соорудили из дерева конный привод. Уже зимой 1943 года заработала партизанская мельница.

Сыроводное было и лазаретом для партизан и «домом отдыха». Тут работал доктор. После успешных рейдов партизанские группы заходили сюда на день-другой, чтобы обсушиться, отдохнуть, набраться сил. Устраивались даже «концерты» и представления. Частым гостем здесь был «борец» Дедов — так его называли жители за большую силу и могучий рост. Дедов владел приемами иллюзиониста, имел способность «заколдовывать» зрителей. И вот вечерами в большой хате Статкевичей собирались партизаны, находящиеся на излечении или вернувшиеся с задания, приходил и стар и млад, особенно любили такие представления дети.

Дедов жонглировал тяжелыми предметами, на палочке, поставленной на лоб, носил большой горящий самовар, носил стол, захватив пальцами за край доски, разрезал веревку ножнами, а затем, «поколдовав» под платком, снова ее сращивал, «глотал» два десятка яиц и вынимал их из карманов брюк — галифе. Он обладал редкой силой. На вытянутых по сторонам руках у него повисали по два здоровых мужика: он легко их раскачивал и ходил по комнате. Ударом ладони руки пробивал гвоздем толстую дубовую доску.

Когда привезли на телегах жернова для мельницы, а были они, как говорили собравшиеся сельчане, весом не менее 10 пудов, то Дедов один, взяв их на грудь, перенес с телеги и уложил на место. Каждый приезд Дедова в партизанскую деревушку становился настоящим праздником для всех ее обитателей.

В каждой хате жило по 3—4 семьи, в тесноте, но не в обиде. Жили дружно, помогали друг другу. Это была белорусская традиционная народная доброта, гостеприимство, народный патриотизм. В каждой хате месили тесто, пекли хлеб для партизан, стирали белье, бинты. Печи топились и топились. Дров было достаточно: вокруг леса и леса.

В конце мая 1944 года немцы начали блокировку большого лесного партизанского района от Пухович до Гресска и от Старых дорог до Шацка. В этой зоне размещалось много партизанских отрядов и бригад. Жители Сыроводного и других деревень, заранее предупрежденные партизанами, готовились к блокировке. Они насушили сухарей из черного хлеба, сыров, пошили из грубого белого полотна торбы. Каждому члену семьи и детям тоже полагалась своя торба с провиантом. Это была жестокая необходимость, так как знали, что на болоте можно и отстать и заблудиться, а когда будет с собой еда, то беды не случится.

И вот до прихода в деревню немцев жители группами из нескольких семей по 20—25 человек ушли известными им тропами на болота, на маленькие «грядки». В этих группах были в основном женщины, подростки, дети. Старики и инвалиды не могли идти по болоту, сил не хватало, и они прятались в лесу ближе к деревне. Это было очень опасно, но что поделаешь.

Каждая из «грядок» имела свое название — ближайшая к Сыроводному — 2 километра — «Баня», подальше — «Долгая», «Майчуковая», а еще в глубине уже непроходимых болот — «Трухановская». На «Бане» еще зимой были построены землянки. К грядкам вели тропы, известные жителям. Через болото от грядки к грядке партизаны сделали зимой своеобразные тропы, уложив по два бревнышка и закрепив их кольями. По весне эти тропы оказались подтопленными и ходить по ним могли только люди сведущие. Летом и в распутицу эта партизанская дорога спасала в трудные минуты многих партизан, так как по болоту было опасно ходить, уж очень топкое было.

В старые времена, когда князь Радзивил приезжал поохотиться на глухарей его подданными лесниками были проложены «кладки» от Гресского леса (Гресчины) и до лесов через труднопроходимые участки болота. Что представляли собой кладки — это рядом положенные и скрепленные поперечинами стесанные бревна (плахи) и снизу их поддерживали небольшие сваи. Такие кладки, уложенные 35—40 лет назад, исправно служили еще и партизанам во время войны.

Так вот в 1944 г. в конце мая, когда растаял уже лед на болоте, зазеленел лес, запели по весеннему птицы, не зная, что такое война и горе для людей, жители из Сыроводного группами ушли на болото, спасаясь от фашистов.

Это была последняя самая трудная блокада. Во главе каждой группы была назначена более опытная женщина, или подросток, лучше других знавшая все тропы и проходы по болоту. Оставшийся скот заранее перегнали в лес, ближе к болоту на поляны, оградили и приставили к ним, чтобы их пасти и стеречь взрослых подростков. Женщины выходили из болота с ведрами и доили коров.

Антон не мог идти на болото. На одной ноге и с протезом это было невозможно. Протез проваливался в болоте, он не чувствовал опоры на хлипком основании и подводил. Антон со своей торбой и запасом харчей недели на две остался неподалеку от своей хаты, на Риторишиной поляне.

Полянка была в длину около километра, в ширину 500 — 700 метров, засевалась рожью, картофелем, на ней росло около десяти могучих дубов. Когда они распускались, то крона их была настолько густой, что снизу не просматривалась. Антон облюбовал один такой дуб в метрах двухстах от ельника. Днем, когда в лесу оставаться было опасно, Антон с помощью своей кривульки залазил на дуб и там сидел весь день. А ночью, когда темнело, он осторожно слезал и шел спать под выворот ели в метрах пятидесяти от опушки.

По краю Риторишиной поляны проходила тропа, которая затем вливалась в лесную тропу и шла дальше на болото по известным партизанским кладкам. Во время блокировки в Сыроводное нагрянули немцы на автомашинах, танках, а затем по этим тропам пешком они направлялись на болото. Антон поднимался из своей «берлоги» рано утром в часа четыре, когда только занималась заря и лес оживал тысячеголосым радостным пением птиц.

Вокруг вывороти вырос молоденький ельничек и вход в жилище был прикрыт ими. Антон каждый раз заметал свои следы веткой и поспешно уходил к дубу разными стежками. Забравшись на дуб и усевшись в расщелину между стволом и толстой веткой, он внимательно всматривался в начало полянки, туда, откуда обычно выходили немцы в зеленых мундирах, с автоматами на шее и с овчарками. Проходили они в метрах двухстах от его дуба. Он слышал их разговор, окрики на собак, видел их жесты. Вечером они возвращались назад, мокрые, уставшие. И эта картина стала для него уже привычной, как вехи его дня.

Однажды вечером, когда он спустился с дуба и направлялся к своему шалашу под выворотом, его охотничий слух уловил чьи-то шаги в лесу, со стороны кладок. Он тут же спрятался за ель, затих и стал наблюдать. Вскоре услышал приглушенный разговор двух мужчин. Говорили по белоруску, значит свои, не немцы. Но кто они? Партизаны? А может…?