В Коско - Войной опалённая память

Так в июне 1943 года и получилось, когда спасаясь от преследований и расправы, в деревню Борцы из Шацка ушли несколько семей подпольщиков. В этой деревне и в деревне Пересельки семьи Гуриновича, Дубровских, а в 1944 году и другие семьи нашли у своих друзей приют и вместе с жителями этих деревень продолжали борьбу с ненавистными фашистами. Пережили бомбежки партизанской зоны немецкой авиацией в 1943 году, голодную и холодную зимы 1943—1944 годов и последнюю самую страшную блокаду в болотах в июне 1944 года, накануне освобождения Белоруссии.

Отступая, обреченные фашисты пытались выгнать из лесов и болот все живое, чтобы уничтожить. Гибли дети, женщины, старики — люди уходили в лесные дебри и болотную трясину, чтобы избежать встречи с обезумевшими извергами.

Так как партизанам часто приходилось бывать в Старинках в доме Стефана Летуна, а в 1943—1944 годах и для отдыха при возвращении с заданий, подпольщики боялись, что кто-либо из жителей деревни донесет об этом в гарнизон. Но поскольку немцами за такие действия местных жителей, как правило, сжигалась вся деревня, а значит и дома доносчиков, то, вероятно, поэтому доноса не было. Однако отдельные сведения у немцев все-таки имелись и в феврале 1944 года они нагрянули в Старинки. Деревню окружили и стали грабить и сгонять людей на бывший колхозный двор.

Старик Летун, как только заметил неладное, быстро спрятал в подготовленной заранее пристройке с дровами жену и трехлетнего внука Бориса (сына Федора Дубровского, который был арестован в июле 1943 года, а жена его Валя замучена фашистами при допросах и повешена за связь с партизанами). Сам старик спрятаться не успел, так как во двор уже входили немцы. Летун стал объяснять, что не может идти, болит нога (одна нога у него была короче другой в результате ранения в 1914 году и действительно очень часто болела).

Тут во двор зашел бургомистр Шацкой волости Наум Рухлевич, он знал старика еще до войны. Наум стал ругать Летуна и обзывать его разными скверными словами, мол, пригрел у себя старую ведьму и ее бандитов Дубровских.

Старик пошел на хитрость, стал тоже ругать старуху-жену. Взял, мол, в дом эту проклятую бабу Дубровскую, так как жена у меня умерла, а жить одному было трудно, а теперь ее дети сживают меня со света. Я ее выгнал, и она, вероятно, ушла к ним в лес, а теперь сам боюсь. Они грозили, что придут и убьют меня. Вот мучаюсь, ночей не сплю, и что мне теперь делать?

Тогда Наум и полицаи посоветовались с немцами и те распорядились не трогать старика. Приказали, чтобы он, в случае, если появится старуха, задержал ее и сообщил в Шацк в полицию. Если же придет кто из партизан, или дети старухи, и он не сможет их задержать, то тоже пусть срочно сообщит в полицию, к кому они будут заходить, куда пой¬дут.

— Но если ты этого не сделаешь, то тебе будет «Капут», — и немец показал вокруг шеи, то есть, будешь повешен. Старик заверил, что все это он постарается выполнить.

Немцы и полицаи уехали, но забрали в Старинках все мужское население, а также девушек и женщин помоложе и погнали их в Шацк, а потом в Германию на каторжные работы. Сын соседки Летуна подросток лет 15—16 пытался бежать, но тут же был убит карателями.

Старик помог вылезть из укрытия в дровах своей жене и трехлетнему ее внуку Борису. Его и бабушку как раз и ищут фашисты, чтобы истребить весь род Дубровских — мать Бориса повесили в подвале Шацкой волости, отца после допросов в Минской тюрьме отправили в рабство в Германию.

Старики посоветовались о том, что делать дальше и решили, что бабушке Юлии с внуком следует немедленно уходить. Собрали узелок с нехитрой провизией и они направились в деревню Слобода, подальше от Шацких карателей, поближе к партизанской зоне. Из Слободы сын Василий перевез их в деревню Борцы к дочери Лидии, которая со своим малышом находилась у Селецких подпольщиков.

Хозяин явочной квартиры Стефан Летун оставаться в Старинках тоже уже не мог. Недалеко от деревни находилось непроходимое болото и густой кустарник, а среди болота был небольшой сухой остров, куда мог добраться только человек, знающий место возможного прохода. На этом острове Летун оборудовал землянку, перенес туда из дома продукты, одежду и там жил.

Позже на этом острове скрывались от фашистов еще несколько семей из Старинок. Иногда в очень холодные зимние ночи старик приходил домой, протапливал печь, чтобы приготовить что-либо покушать и чтобы обогреться. Условился с партизанами, где и в какое время он будет их встречать. Они ходили на связь и на подготовку диверсий в Шацк, имели сведения, о том, когда немцы могут нагрянуть в деревню и сообщали старику, чтобы в это время он туда не появлялся.

Весной, когда земля немного прогрелась, из Борцов вернулась к Стефану на остров старуха-жена с внуком Борисом, которому уже исполнилось три года. Вечерами или ночью приходили они в деревню Старинки, разбили на усадьбе грядки, посадили картофель. Надо было думать, как жить и чем питаться дальше, а в июле 1944 года дождались освобождения..

…В 1942 году в Шацке появился немецкий комендант Вэбэр. До него некоторое время был комендантом другой немец, Вили. Говорили, что это австрийский поп. При нем расстрелов было меньше, но его скоро послали на фронт, а приехавший после него Вэбэр быя страшный зверь, садист. Мучил и убивал людей с жадностью палача. Не проходило и дня, чтобы он не пролил невинной крови. Организовал мас-совую слежку за населением — привлекал для этого не только полицаев, но и агентов из населения. Засылал их в соседние деревни для получения сведений о партизанах.

Как-то фашистский комендан! Вэбэр высказал недовольство своей полицейской «дружиной», ее службой, потребовал больше кровавых результатов.

Стояли навытяжку перед фашистом предатели народа: Гавриил Барановский, Андрей Пекарский, Александр Гуринович, Александр Лукашевич — доброволец немецкой армии, а потом переводчик коменданта Шацкого гарнизона Вэбэра, а еще — Витька и Игнас — их фамилий никто не знал. Игнас появился в Шацке в 1939 году. Он по слухам удрал из занятой немцами Варшавы. Работал этот Игнас в Габриелевской МТС Шацкого сельсовета, а в войну перебрался в Шацк.

Полицаям Иванову, Кулику, Ефиму Гуриновичу, Науму Рухлевичу и прочей своре, бургомистр Вэбэр тоже высказывал свое недовольство. Переводчик «Шурка» (Лукашевич) четко переводил задание Вэбэра, в котором чаще всего повторялись слова: сжечь, расстрелять, повесить, уничтожить. Дословно восприняла эти наставления слепая продажная свора, карательные меры еще оольше ожесточи¬ись. Особым зверством выделялись Витька и Игнас. Эти садисты издевались над людьми жгли — расстреливали, вешали.