Юрий Гаврилов - Записки комбата

А его полк все равно отправили в Чечню. Новогодняя, 1995 года ночь стала кровавой бойней для сотен мальчишек, одетых в солдатскую форму.

К сорока годам ветеран афганской войны, орденоносец Федор Шевченко и его семья остались без квартиры. И тогда он решает записаться на прием к своему бывшему, еще по Афганистану, командиру полка. Тот к тому времени сделал блестящую карьеру, стал генерал-лейтенантом, начальником Главного управления кадров Министерства обороны.

Опальный офицер долго ждал в приемной, пока не появился помощник, сухо сообщивший, что прав на квартиру он не имеет по причине невыполнения приказа в боевой обстановке и проявленной трусости.

Шевченко выжил в Маньчжурии, в Афгане, — когда сам лично вытаскивал раненых и убитых с поля боя. Он знал цену солдатской жизни, и ее сохранение для него было главным мерилом командирского труда, его совести и чести.

Но спустя двенадцать лет война вновь вернулась к нему и забрала его, вслед за ребятами его роты, погибшими на скалах Афганистана.

Федор умер неожиданно. У него просто остановилось сердце. Как останавливается, когда в него стреляют в упор.

3

Через месяц службы в Афганистане Сибирцев получил первое письмо от Юли: «…Здравствуй, мой родной, мой дорогой Сережка. Я все чаще думаю о том, как ты вернешься, как у нас все будет хорошо. Наш сынок все время спрашивает про папу, а я отвечаю: папа служит далеко-далеко, скоро приедет и привезет нам подарки. А он мне: наш папа на войне!.. Мне часто снится сон, я не знаю, почему он повторяется, он такой странный и страшный. Мы куда-то собираемся, ты ждешь меня, я тороплюсь, ты спускаешься вниз на улицу, я продолжаю собираться, все время что-то ищу: то косметичку, то жакетку, то ключи. Выбегаю на улицу, а тебя уже нет…»

…Они ссорились, бывало, по самому ничтожному поводу. Юля любила вспоминать и высказывать старые обиды. Сергею казалось, что делала она это намеренно, самоистязая себя и испытывая его. Они несколько раз собирались разводиться и лишь из-за ребенка терпели свои бесконечные конфликты и ссоры. В Афганистан он уехал внезапно, а перед этим она целую неделю не разговаривала с ним. Прощание вышло сухим, она не плакала и, кажется, готова была обвинить его в том, что он бросает ее с маленьким сыном на руках. Но сдержалась. Уезжал с тяжелым сердцем. И вот пришло письмо, а в нем было столько нежности и тепла, что у него защемило сердце.

«Если выберусь отсюда, то все у нас будет по-другому. Все по-другому…», — думал Сибирцев.

— Смотрите, товарищ старший лейтенант, какая девчонка! Класс! — сержант Матвиенков стрельнул взглядом по тоненькой фигурке, показавшейся в глиняном проулке. — Небось, в школе учится.

Они шли по местному базарчику.

Но девчонка эта в школе не училась и вряд ли вообще знала грамоту — она была замужней женщиной. Хотя, по возрасту, она еще могла считаться девчонкой — ей было лет пятнадцать, не больше.

— Тут замуж, Матвиенков, женщины рано выскакивают. Смотришь иногда, идет девчонка, нежная, глаза маслиновые, удлиненные, челка на лбу, улыбка во все зубы, детская, открытая, — ну школьница обычная, классе в седьмом учится, а на самом деле оказывается, что у этой школьницы уже трое детей и четвертый намечается. Так и эта девчонка.

— Ого! — взрослым понимающим тоном воскликнул Матвиенков.

— А паранджа где же? Ведь замужние женщины паранджу носят, да?

— Раньше все носили, сейчас в основном в горах да в дальних кишлаках. В Кабуле, например, только те, кому нравится.

В этот момент за базаром вдруг громыхнуло.

— Граната! — мелькнуло у Сергея в голове. Глянул налево, туда, где стояли палатки. У палаток было тихо. Били справа.

Увидел, как из бокового проулка выбежал лейтенант Зверев.

— За мной, — скомандовал Сибирцев своему подчиненному.

Улочка была пуста, словно взрывом с нее сдуло все живое. У палаток-шатров было тихо. А справа, совсем недалеко от них, нырнув капотом в придорожную яму, заросшую высокой, смахивающую на полынь, травой, стояла «Нива», с распахнутыми дверями и напрочь вынесенными стеклами. Над крышей взметнулось синеватое пламя, высоко задранный багажник был снесен.

Сибирцев чувствовал, что ничем уже не сможет помочь двум мужчинам, лежащим в красной пыли.

Один человек, незнакомый, лежал, неловко подогнув под себя ноги. Живые никогда не подгибают под себя так ноги, этот человек был мертв. А вот второй человек еще шевелился в пыли, старался поднять голову, но внутри у него было что-то перебито, и он никак не мог поднять ее. От сознания своей беспомощности, бессилия, растягивал губы в мученической, скорбной улыбке. Этот человек был знаком Сергею, он командовал афганскими ребятами, охранявшими оборудование строящейся электростанции. Из углов рта раненного вытекали яркие, тонкие струйки крови.

Человека, лежавшего подле убитого, звали Килямутдином. Наши ребята величали его дядей Федей. Он действительно напоминал какого-нибудь ростовского дядю Федю — сельского силача, что запросто двумя пальцами гнет монету, будто это не монета, отчеканенная из плотного жесткого металла, а податливый хлебный мякиш, который как хочешь, так и раскатывай.

— Пришла пора к Аллаху отправляться, — выдохнул дядя Федя шепотом, выгнулся на земле, пытаясь приподняться, но вновь ничего не вышло, и он сник, улыбнулся виновато окровавленными губами.

— Мы еще, дядя Федя, на твоей свадьбе попляшем.

— Нет, — прошептал Килямутдин, склонив голову к плечу, — все, все-е.

— Матвиенков. Бегом за машиной! — скомандовал Сибирцев.

Уазик пришел через минут сорок. Описал дугу и встал так, чтобы люди в случае стрельбы были защищены его корпусом. На землю спрыгнула девушка, сидевшая рядом с водителем — высокая, ладная, подвижная, в кремовой форме, перетянутой офицерским ремнем.

Наджмсама, неделю назад прибыла из Кабула, партийная активистка, славная девчонка с нежной душой и пронзительно-синими, яркими глазами, глядя в которые каждый думал, что этой девчонке не воевать бы, не рисковать собой, а радовать людей, петь песни, печь хлеб.

— Килямутдин, Килямутдин! — Наджмсама пробовала трясти его, но Килямутдин уже закрыл глаза, ему было худо, совсем худо.

— В машину! — скомандовал Сибирцев. — Едем в госпиталь.

Они не довезли Килямутдина до госпиталя: тот умер по дороге. Всхлипнул загнанно, коротко, открыл глаза, обвел ими небо, вздохнул прощально, голова качнулась и свалилась на бок.

Но смерть смертью, а жизнь жизнью, ничего тут не поделаешь.

В последний раз, когда Сергей увидел Наджмсаму — она с афганцами охраняла оборудование для электростанции. Наджмсама протянула ему огнисто-рыжий махровый цветок и, улыбнувшись, произнесла: