Ивлин Тойнтон - Современное искусство

Что за жизнь прожил Марк Дадли, если он не верит, что бывают и не гнусные тайны? Ей хочется рассказать ему про свою жизнь после смерти Клея Мэддена, про всех мужчин, которые рвались переспать с ней из-за него. И она выскочила за первого же парня, который был ей не отвратен в постели, за первого же, который, когда она плакала, не пытался растормошить, рассмешить ее.

— Расскажи мне про тот вечер в машине, — говорит Марк Дадли. — Ну же. Я должен это знать.

Он нажимает, наседает на нее, но она глядит на его член — он серпиком валяется на простыне, и, похоже, ему нипочем не встать. Да и его яйца, розовые, беззащитные, такие милые и безобидные — не то что его голос, — и она не может удержаться от смеха. И вот она уже обессиливает от смеха и думает про немку, которая взяла трубку, когда она позвонила Стюарту Холлису, про кацавейку Беллы Прокофф, про свой неутолимый голод, думает, как все-все это нелепо. По щекам ее текут слезы, она хохочет, задыхается и не может остановиться, даже когда он орет, поносит ее, не может остановиться, даже, когда он вскакивает и начинает одеваться.

Остановиться нельзя, иначе она того и гляди не удержится и расскажет ему про тот вечер. В обмен на еще одну выпивку, на еще один поцелуй, на еще одну ночь она может дать слабину. Но, по-видимому, опасность миновала. Он мотается по комнате, хватает носки, туфли, бумажник. Он вот-вот уйдет, и тогда можно будет остановиться.

В тот вечер Клей Мэдден сказал всего-навсего: «На х..» — и повторял это снова, снова и снова. «На х… на х… их всех, с меня довольно», — вот что он сказал напоследок, вот что выкрикивал в бешенстве, вот что она утаила от следствия. Слова эти, так ей казалось, могут умалить величие его смерти. Она слышит, как Марк Дадли, уходя, хлопает дверью, и пугается, но тут же спохватывается: победа за ней. Раз уж ей судьба быть шлюхой, шлюхой преуспевающей она стать не хочет и не станет.

Лиззи не верится, что Пол наконец-то здесь, в Беллиной гостиной, что это она их свела. За последние полчаса она извелась: и гордилась, и пугалась, стоило им открыть рот. Слишком они оба резкие, слишком вспыльчивые, слишком прямые, слишком нравные — как бы они не схватились. Рядом с такими яркими натурами она кажется себе блеклой, зато она более пластична и оттого менее уязвима.

— Потом у меня появилась аспирантка, которая не видела ни одной картины Сезанна, — рассказывает Пол. — А когда я объяснил, что ей не следует заниматься живописью, раз она не знает Сезанна, она обвинила меня в сексуальном домогательстве. Представляете? Представляете себе, чтобы Сезанн получал эту говенную степень магистра искусств? Мир сошел с ума.

— Мир не сошел с ума, он всегда был безумным.

— Не до такой степени. По крайней мере, требовалось быть частицей чего-то реального, еще не все было надувательством. Спорю, вы не встречали художника, который не мог бы ничего сказать о Сезанне.

— Не завидуйте мне. Я теперь не могу писать. Руки не двигаются. Попробуйте-ка так пожить. Какой погожий, золотой денек выдался, сколько солнца. Пусть Лиззи уведет вас в сад, — говорит Белла.

— Идемте с нами.

— Не могу рисковать. Боюсь споткнуться.

— Не бойтесь. Просто обопритесь на меня, я за вами пригляжу.

Он мигом поднимает ее с кресла, и она, опираясь на него, с трудом продвигается к двери в сад.

— Вот так, — подбадривает он ее, пригибаясь, чтобы ей было удобнее. — Отлично. А теперь осторожнее. Тут ступенька. Когда пойдем по траве, становитесь на всю ступню.

Выйдя за дверь, Белла обращается к Лиззи, неотступно следующей за ними.

— Достаньте из сарая шезлонги. Их там четыре.

Пол переводит взгляд с одной на другую, с лица его не сходит улыбка. Когда Лиззи возвращается с шезлонгами, он сперва устраивает Беллу поудобнее в одном, затем расставляет второй для Лиззи, двигает его туда-сюда, чтобы ее не слепило солнце. Лиззи и не помнит, когда она была так счастлива.

— Вам шляпа не нужна? — спрашивает Беллу Пол и садится сам.

— Да нет.

— Красота какая, — говорит он, и взгляд его задерживается на мастерской.

— Город хочет, чтобы я передала им дом и все прочее, вам это известно? Отписала в завещании.

— Зачем это им?

— Сохранять. Открыть дом и мастерскую для посетителей. Вот только их содержать им не на что, и они хотят, чтобы я заодно завещала им и деньги.

— А вы не хотите?

— Я не намерена продать картины Мэддена, — отрезает она, — ради того, чтобы они обзавелись музеем.

— Значит, не завещаете, — он отзывается не сразу.

— Деньги у них водятся, так что, если б им и впрямь хотелось учредить музей, средства они могли бы собрать. Если к этому есть достаточно широкий интерес. Видите вон те красные цветы? Рядом с лилиями. Они, как и вы, из Австралии.

— Возможно, им здесь лучше.

Тут на лицо Беллы садится оса, она пытается согнать ее, та жалит ее в руку, настроение у Беллы портится, и Лиззи отправляется искать какое-нибудь снадобье, чтобы опухоль спала.

— Не цацкайтесь со мной, — ворчит Белла. — Идите в сад, а я попытаюсь заснуть. Мне надо хорошенько отдохнуть. Она вам сказала, — обращается Белла к Полу, — что на завтра у нас намечена вылазка? Путешествие в поисках моего прошлого.

Лиззи хочет увести Пола на берег — там они могли бы уединиться, но едва они выходят за порог, как к дому на своем изъеденном ржой грузовичке подкатывает Сэм, опускает окно, гудит.

— Лиззи, девонька, приветик! Приветик, Лиззин дружок! Куда путь держите?

— К заливу.

— Не советую, там кишмя кишат дамочки со своими выводками. А я могу показать вам кое-что особенное, ну как?

— Не стоит труда, — говорит Лиззи.

— Да я со всем моим. Залезайте. Я вам такое покажу, чего никто не видел. Обувка у вас подходящая?

Пол уже дергает дверцу грузовичка; Лиззи садится рядом с Сэмом, и грузовичок, разбрызгивая во все стороны гравий, срывается с места.

— Так вы, значит, художник, — говорит Сэм и прибавляет скорость. — Рисуете все такое? — он величаво обводит рукой окрестности. — Море и прочее.

— Уже нет.

— Видать, никто уже ничего такого не рисует. Головастые, во всяком случае. Понять бы почему. Думаете, природе уже нечему вас научить?

— Разумеется, есть. Но это вовсе не означает, что я должен ее рисовать.

— Будь я художником, я бы рисовал одно и то же дерево всю жизнь. И я даже знаю, какое дерево. Хотите на него поглядеть? Оно отсюда недалеко.

— Спасибо, нет, — говорит Лиззи. — Она прикорнула, того и гляди проснется.

— Вы с Ниной два сапога пара. Она вас держит в строгости, в узде, можно сказать. Ее хлебом не корми, дай покомандовать.

— Не любите ее? — спрашивает Пол.

— Вовсе нет, люблю, потрясающая старуха. Но нельзя позволять ей помыкать тобой, не то конца краю этому не будет. Немудрено, что он от нее гулял.