Наталья Налимова - Хата-хаос, или Скучная история маленькой свободы

— И переодеваться не надо, и прятаться, и даже кепку на уши натягивать. Славно!

За окнами второй день шёл дождь, по двору приходилось перемещаться короткими перебежками. Редкая летега поднималась над Маховкой, никто не хотел мокнуть и вдобавок наблюдать сверху, как бесцветно и тоскливо выглядит земля под дождём. Только зёмы бродили туда-сюда, искали сдувшиеся шарики и обрывки великой мудрости. Геройство зём ещё больше убедило людей, что дело не в Ломоносовых, а в силах небесных, неведомых. Вспоминали и давнишний смерч, прошедший прямо над хатой-хаосом. «Неспроста, — говорил многозначительно один собеседник другому. — Нет, неспроста, — отвечал второй, — и знаки с неба падут». Мудрость из обрывков бумаг начала появляться то там, то тут уже без помощи зём. Рома даже поприсутствовал при канонизации куска тутовской газеты, упавшей кому-то в огород.

— Это часть мудрости! — воскликнул хозяин, прижав к груди влажную бумагу, — я избран!

Рома попытался образумить избранного, но безуспешно, и бежал, принуждаемый лопатой. Лёнька веселился, Толик недоумевал, Рома размышлял. А дождь продолжал идти.

Радость Лёньки и Толика была того же происхождения, что и недавняя тревога. Проблемы сами по себе переродились в развлечение. Даже надоедливых зрителей, которые превращали хату-хаос чуть ли не в зоопарк, разогнала нелётная погода.

— В баню идёшь — и тут через забор смотрят. Пусть теперь скучают по домам. Может, летеги освоить попытаются, бездельники, — весело бурчал Лёнька. — Давай, Димус, давай, и ты не ленись, выгребай из угла-то.

Дождь убаюкивал монотонным стуком по крыше, сено бодрило хрустом и запахом. Самое время и место было валяться, обсуждать удачи и неудачи. На звук голосов вылез Рома с пледом, бухнулся рядом с Лёнькой. Прибежал Стасик в модной упаковке из полиэтилена и резиновых сапог:

— Папа, мама ушла к Изувере, а ты за мной следишь.

— К Вере Борисовне. Она пожилая женщина, называй правильно.

— К Изувере, — повторил Стасик назло отцовскому поучению и спрятался за Рому.

— Тсс! — погасил Лёнька Толика, — внимание. Мужской клуб моряков, адвокатов и циркачей в сборе. Малый состав. Остальные пусть подтягиваются. Пилот?

Пилот за стенкой послушно заржал, а Чайка фыркнула, понимая неправильность своего нахождения в мужском клубе.

— Ничего, лошадь — не человек, — успокоил её Лёнька, постучав по двери денника сапогом, — главное — Нине не говори. Итак!

Лёнька заговорил о летегах. В последние дни количество желающих получить помощь в их изготовлении возросло. Особо наглые просители протягивали деньги, как будто деньги что-то значили для полёта. Жители Тутова и даже, по вчерашним словам Вовы, некоторые сополимерцы начали прибывать на консультации всё чаще и кучнее. Один раз, когда хозяин отсутствовал, двое тутовских перелезли через забор и умоляли Вовину жену растолковать мудрость на клочке бумаги. Жена поочерёдно стукнула нарушителей сковородой и кинула бумагу в печь. Правда, потом сразу пожалела бедняг, накормила их пловом и дала другую бумагу — вырезку из кулинарного журнала. Нарушители ушли, довольно потирая одинаковые синяки. Новая мудрость выглядела как осмысленная инструкция по приготовлению лётного зелья.

— И это, Лёня, большая проблема, — вздохнул Рома. — Начудили вы с Толиком.

— Я? Что я? — вомутился Толик.

— Мог бы остановить балабола. Наплодили мракобесов. Что за обряды с шариками и записками? Люди же доверчивые, мало кто своей головой думает.

— Значит, им польза — думать поучатся.

— Это навряд ли.

— Да и тьфу с ними. Зато мы можем смотреть как летеги на общественную жизнь повлияли.

— И как, о знаток умных слов?

— А вот так…

— Ты-то на дорогу больше смотришь, не идёт ли Шурочка.

— Отстань, Димус, в лоб дам. Слушайте.

Следующий час Лёнька жевал сухую травинку и создавал калейдоскопическую картину из наблюдений за изменяемой летегами жизнью. По его словам, жизнь меняется круто и навсегда.

Заборы теряют смысл, зато актуальными становятся навесы — они скрывают частную жизнь не только от дождя, но и от взгляда наблюдателя с летеги.

Другое важное изменение происходит в технике. Скоро большая её часть станет не нужна. Нет, машины полностью не заменить, не вышло же вывозить летегами коровий навоз с «Муму», хотя подвижки, по словам Василия, есть. Но лучше для подобных работ использовать машины, и для скорости — тоже. Ручку от себя, и едь, а летега слишком зависит от настроения хозяина. И колхозные поля придётся вскапывать тракторами, а вот для личных участков, для удовольствия можно летегу запрячь. Но лошади всё равно не переведутся, они дают превосходный навоз. Итак, машинам — тяжёлые работы, а для свободных полётов лучше летеги нет ничего. Теперь можно побывать в непроходимых болотах и подняться хоть на Джомолунгму, хоть на Эверест — легко. Можно даже море перелететь, да что море! Море — преграда натурная, то есть, природная…

— Ты ещё про гитики забыл. И это, как его. Табула раса! С точки зрения банальной эрудиции, то есть.

— Молчи, несчастный! — вскричал Лёнька в темноту, — можно будет перелетать границы! Низко-низко, никакой пограничник не заметит.

— Низенько-низенько. Как крокодил.

— Да! Пока военные до летег не добрались, а и доберутся — не сразу сообразят, как их делать, а сообразят — так не каждый сделает. Кто ради службы покажет, что красотой считает какие-нибудь кружева и слоников? Все камуфляж будут рисовать, как полагается, и хаки.

Лёнька повернулся в сторону Тутова, упёр указующий перст в деревянную стенку и продолжил:

— В городе летеги вообще будут незаменимы. Храни кресло дома, надо в магазин или мусор выкинуть — шапку натянул и ныряй с балкона. Другое дело, что придётся ставни или решётки сооружать. Соседям в городе доверия нет. А может, никто и не позарится. Кому нужны какие-то сервизы, утюги? От полёта люди улучшаются.

— Тут бы я поспорил, — вставил Рома, но Лёнька отмахнулся. Он знал, что Рома с Толиком кидают реплики лишь для того, чтобы подобраться поближе к миру, растущему с Лёнькиной помощью перед их глазами.

Толик видел, как дотошные старушки на мётлах высматривают мусор на городских улицах и собирают его в вёдра; как упорядочивается мир благодаря изменившейся точке зрения; как подросший Стасик помогает строить дом, не привязанный ни к земле, ни даже к колёсам, Нина украшает дом симпатичными занавесками, и семья улетает на юг, к морю. Стасик сидит у окна, смотрит на подножные пейзажи, а Толик учит его практической географии: это, сынок, Воронеж, а это уже Геленджик.

Рома увидел летающую церковь, храм науки, искусства и веры в прекрасное, дарующее людям счастье полёта. Потряс головой как Пилот, выкинул прочь мысли о пастве. Пусть Христофор из полёта выгоду выкраивает, а Роме самой возможности полёта достаточно. Не её ли он искал на колокольне, в колоколах? Лететь и звенеть.