Наталья Налимова - Хата-хаос, или Скучная история маленькой свободы

В это же время Вова Срубай летал снаружи вдоль забора и скликал народ. Когда Вова поднимал летегу повыше, он видел морды трёх бульдозеров. Одна почти уткнулась в деревенский трансформатор, а две других скромно желтели в отдалении. Бульдозеристы активно общались с народом и с человеком в костюме, который размахивал руками, призывая к тому же, что и Парамонов, только наоборот:

— Что стоите? Вперёд, покажите им! Давайте!

Но от запаха Нининых блинов бульдозеристы утеряли инстинкт подчинения и отказывались рушить забор, а когда Лёнька скомандовал: «От винта!» и Парамонов распахнул ворота, они ринулись к костру во главе толпы, едва не прихватив и человека в костюме.

— Прорвало! — сказал Лёнька костру. — Вся надёжа на тебя. Гори хорошо.

По одному, а то и по два блина досталось каждому пришедшему в тот вечер. Шура, не стесняясь папы, грозно молчавшего в воротах, разносила угощение, приговаривая:

— За вознесение святого дурика!

Клавдия Иннокентьевна летала над головами собравшихся на празднично сервированном столе, кидала в толпу приготовленные специально для Лёнькиного плана пирожки с картошкой и вторила Шуре тонким голосом.

Из-под чьей-то полы появилась Ромина икона, Лёнька мигом установил её на удобную выпуклость девушки с веслом.

— …и завещал! — кричал Вова, научившийся в последнее время читать людям лекции, — не ругаться! Не спорить! Он дал нам чудо вознесения и оставил чудо полёта. Смотрите! — Вова пригласил Шуру забраться на мазовское колесо и взлетел вместе с ней. — Каждый из вас сможет как мы! Стоит только захотеть.

Рома тоже слушал, мысленно сравнивая речь то с проповедью Христофора, то со словами блудных брокеров, иногда забредающих в Маховку.

— Смотрите, к нам присоединяется отец Христофор! — Вова опустил колесо вниз, позволил Шуре сойти и подал руку батюшке. — И Гассан ибн Хоттаб! — выдернул из толпы Гусейнова друга. — Будем как братья!

Христофор пыхтел молча, а Хоттабыч вслух: «Альхамдулиллах я!», но никто его не слушал. Вова подсадил обоих на колесо и плавно прокатил вдоль забора. Христофор безуспешно пытался спихнуть Хоттабыча вниз. Хоттабыч, имея опыт полёта на ковре-самолёте Гусейна, крепко вцепился в резину.

— Напишите ваши желания! — продолжал вдохновенно врать Вова, одновременно не давая пассажирам скинуть друг в друга, — Кидайте в костёр! Он доставит послания нашему святому. У Нины бумага есть и фломастеры. От винта!

— От винта! — подхватили воодушевлённые люди и кинулись в битву за бумагу.

— Вот это экспромт! — хвалил потом Лёнька Вову. — Я сам бы лучше не завернул.

— Ты бы летегу себе соорудил. А то сапожник без сапог получается.

— Не, пока не буду. Сделать — ерунда, да только пока моя хата с краю… — тут Лёнька замолчал и приподнялся над землёй, потому что его осенила новая красивая, пусть и печальная, мысль.

А что, если Маховка, притянув шумных граждан, которые мечтают о полётах, или рассчитывают использовать полёты в личных корыстных целях; или, как отец Христофор, хотят заполучить право на явленное чудо, или просто хотят чуда; что, если новая Маховка станет известной, а старая — неизвестной, как стал неизвестен Лёнька, сгинувший от глаз врагов в народной суете будто иголка в сене. Маховчане быстро откажутся от пригородной бедности и отстроят особняки, заработав на буклетах и сувенирах. Хата-хаос потеряет недавнее прошлое с общими бедами и семейными обедами, с лошадьми и старыми мазами, мост окружат забором, и циник, победивший в битве за право на владение святым дуриком, установит в беседке вместительную коробку для пожертвований. Образ дурика раздуется от важности, нимб засияет, одежда станет узорчатой, украсится драгоценной чеканкой. Прошлое уйдёт и забудется вовсе и навсегда. Не было незаконного сарая, не было бульдозеров, только святота и благолепие.

«Да и хорошо. Хата-хаос с краю. Пора изобретать новый прожект».

Ночью народ гудел так, что Стасик просыпался два раза, смотрел в окно и дивился теням, пляшущим под луной. Вова обнаружил не подписанную пока никем коробку для пожертвований, вывалил из неё деньги и учредил грандиозную пьянку, побив собственные былые рекорды. Нина не возражала против праздника. Пока во дворе народ, никакой бульдозер не подойдёт близко, это она знала точно и потому спала крепко, обняв Толика, мечтающего выпрыгнуть из постели и присоединиться к праздничному гулянию.

Шура так и не вернулась домой. Она выдержала длительную беседу с папой, захлопнула ворота, задвинула щеколду и уже почти уснула на сеновале в Ромином пледе, когда явился Лёнька, пришедший в себя после мыслительных завихрений, и потребовал переселиться к нему в сарайку.

— А тут спать буду я. Ночи уже холодные, после дождей влага, простудишься. Нельзя. И потом, посмотри — народ бушует. Мало ли кто ночью на сеновал полезет, не будем рисковать. Пошли.

Шура повиновалась, по дороге уговаривала Лёньку не возвращаться на сеновал, не гробить ради неё здоровье и нервы. Лёнька не соглашался, спорил, но на сеновал вернулся только к утру, классически наступив на брошенные кем-то грабли.

Клавдия Иннокентьевна не решалась опуститься вниз посреди толпы голодных поклонников святого дурика, да ещё в обеденное время, поэтому она кричала прямо со стола, висящего над крышей верхнего дома:

— Лёня! Позовите мне Лёню! Очень нужно!

Кроме стола над двором летали скамейка, санки, непонятного назначения предмет, похожий на катушку и, наконец, контрабас. Но только у Клавдии Иннокентьевны летега работала на красивой сервировке и вкусной еде. На этот раз не было тарелок с салатами, зато бутерброды с сыром, фигурно нарезанной колбасой и измельчённой петрушкой показывали влияние городской Шуры на деревенскую моду. Летега источала ароматы и парила выше остальных.

Лёнька не слышал призывных криков Клавдии Иннокентьевны. На этот раз Шура ночевала у себя дома, а сам он вчера скосил траву на последнем участке болота, недалеко от паноптикума, устал, был недоволен и ленился вставать. Болотное сено невкусное и малопитательное, лошади всегда на него морщились, хотя голодной зимой жевали и хвощи, и осоку. Нежную лесную траву добывать трудно, надо ехать два раза: сперва скосить, потом подсушенную траву везти домой. Такое сено лошади получали только по праздникам и перед тяжёлой работой. Теперь и болотное, и лесное никуда не годились. На сеновале Лёнька обнаружил нескольких новых обитателей. Они спали на сене, жили на сене, и сено сминалось, переставало пахнуть, становилось несъедобным. Лёнька избавился от тунеядцев, применив силу, но понимал, что они скоро вернутся. Надо же им где-то ночевать. А потом Лёнька спал и видел непереводимый сон.