Ян Засурский - Старый шут закон

— Нет. Я подумал, мы до него все равно сегодня не дойдем.

— Давайте его пока отложим, — сказал Луис. — Посмотрим сперва, что получится с обвинением в заговоре. Если пройдет, то выставим его как эксперта по коммунизму.

— Все согласны? — спросил Дьюи и, когда его собеседники кивнули, продолжал: — Отлично. Значит, отсылаем Джейка и Курка домой, а Бэтту даем знать, чтобы не приезжал. Так?

Он в последний раз взглянул на девушку в конце дворика и отодвинул стул.

— Ну что? Пошли?

Отвечая на вопросы обвинения, Клайд Фоунер включил Моби Дугласа в список тех, кого он видел в «толпе» перед зданием суда, а затем в переулке. Пол Шермерхорн разозлился. Еще один подзащитный под угрозой! А все потому, что Фрэнк и Лео отклонили предложение прекратить допрос свидетелей. Его так и подмывало упрекнуть Фрэнка.

Позже он был рад, что сдержался: показания Фоунера оказались для защиты просто бесценными.

Вместо того чтобы подтвердить версию Боллинга, Фоунер по многим пунктам с ней разошелся. Конечно, он не мог знать, что произошло, когда он лежал без сознания и когда застрелили шерифа Маккелвея. Правда, придя в себя, он «вроде бы слышал несколько выстрелов», но вот как рвались бомбы, включая его собственную, как Армихо с Сандобалем стреляли в Бэрнса, как падали Паттерсон и Маккелвей — этого он не видел, не знает он и кто в них стрелял или в кого стрелял Паттерсон, сам-то Фоунер «определенно» ни в кого не стрелял, а когда «очухался, пистолет куда-то исчез», — это уж он знает точно.

Невероятно, чтобы столько важных событий произошло за те несколько секунд (вряд ли больше), пока Фоунер был без сознания. Свидетель, по мнению Пола, что-то скрывал. От умелого перекрестного допроса ему явно не поздоровится, и Пол не отказался бы провести его сам — если, конечно, Фрэнк не захочет сохранить эту привилегию за собой.

Он уже решил предоставить право выбора Фрэнку, но внезапно заметил в зале Сибил.

Пол знал, что значило для нее пожертвовать драгоценным послеобеденным сном. И эту жертву она, несомненно, принесла ради него; ему захотелось отблагодарить ее, сделать что-то незаурядное, выдающееся — пусть она наконец поймет, что его решение взяться за процесс — это не только донкихотский порыв выступить в «защиту беззащитных» и опорочить себя симпатией к «красным». Было бы неплохо доказать, что его участие в деле не повредит ни ему, ни ей, а, наоборот, даже укрепит его профессиональную репутацию и обеспечит его (а значит, и ее) будущее.

Не дождавшись, пока Мэллон окончит допрос, он прямо через стол зашептал Фрэнку:

— Отдайте-ка этого жулика Фоунера мне. У меня предчувствие, что я задам ему неплохую трепку.

Фрэнк ухмыльнулся:

— Уголовные дела, как я погляжу, начинают вас увлекать. Конечно. Берите на здоровье.

Сибил Шермерхорн казалось, что Пол так и не посмотрит в ее сторону. Уж не избегает ли он ее взгляда? Она даже чуточку разозлилась, но тут он встал, чтобы допросить бедняжку, которого стукнули молотком по голове, и, поймав наконец ее взгляд, с любовью и благодарностью улыбнулся. «Как ты хороша сегодня, — говорила его улыбка. — И как чудесно, что ты пришла. Спасибо, родная, спасибо».

Она и на самом деле неплохо сегодня выглядит. Конча, ее горничная, тоже сказала ей об этом, когда она уходила из дому. Сеньора сегодня muy bonita [154] Очень красивая (исп.). , уверяла Конча. Правда, Конча не прочь и польстить. «Элегантная» — было бы вернее. Одета она не вызывающе, но и не простенько, а именно так, как любит Пол, — строго, чтобы скрыть полноту… А может, все это одно тщеславие? И она будет наказана за гордыню? Завтра же и сляжет.

Ну и пусть. Разве нельзя ей хоть разок рискнуть здоровьем? Да и какой тут риск по сравнению с той опасностью, что угрожает Полу, с тех пор как он ввязался в этот ужасный процесс? Если его… и она заставила себя мысленно произнести страшное слово… если Пола убьют, то… то пусть уж он запомнит ее именно такой, как сейчас, — не прикованной к постели калекой, беспомощной и отталкивающей, несмотря на самые соблазнительные ночные рубашки и кофточки, а красивой, благородной женщиной, за которой он когда-то ухаживал, которую завоевал и взял в жены на горе и радость, бедность и достаток, болезнь и… Если она не переживет эту неблагоразумную вылазку, то пусть уж ее последний выход в свет запомнят как приношение на алтарь любви, как доказательство преданности мужу, которому она так мало дала и которому стольким обязана… В этой мысли было одновременно что-то сладостное и трагическое…

Тем временем, расспрашивая свидетеля относительно уже затронутых обвинением пунктов, Пол вынудил его еще раз сделать позорное признание, что в поисках одного-единственного револьвера (его же собственного) им было выписано «больше пятидесяти» ордеров на обыск. Потом он заставил Фоунера дважды разойтись с судьей Эверсливом, который утверждал, будто на слушание дела Арсе — Фернандеса вход был свободный: во-первых, Фоунер признался, что Эверслив поставил его у дверей «отгонять толпу», а во-вторых, сказал, что и шериф дал ему «приказ» никого не впускать. В руках Пола свидетель казался просто воском, и Сибил знала, что в конце концов Пол проведет его как последнего дурачка. Уж что-что, а это он умеет.

Она вспомнила тот ужасный вечер, когда он объявил ей о своем решении защищать рабочих Реаты. Как униженно она молила его не навлекать на себя такую опасность. «С нами перестанут здороваться. Подвергнут остракизму». Но он не захотел прислушаться к мольбам, его не тронули ни ее любовь, ни ее страх. «Давай посмотрим на вещи спокойно», — повторял Пол, хотя о каком спокойствии тут могла идти речь? Выстроив свои доводы рядами, словно готовый к бою легион, он безжалостно бросил их в атаку, смяв все ее протесты. А она ведь плакала, говорила, что он ее не любит — разве можно любить и так поступать? Да он попросту ее убивает, хладнокровно убивает, а зачем? Ведь и так ясно, что терпеть ему осталось не долго. Что ему стоит подождать, пока она сама не умрет? Вот он и станет свободным. Тогда пусть что хочет, то и делает — портит себе карьеру, защищает самых гнусных преступников и предателей, принимает любые муки… но зачем же мучить ее, она ведь и без того больна?..

Нет, он никогда не принимал ее болезнь всерьез, вот в чем дело. Всегда дразнил, подшучивал, говорил, что она куда крепче, чем кажется, его самого еще переживет, — а она ведь как раз и боялась его пережить. «Реата — это сущий ад, Пол, пристрелят и глазом не моргнут». Но он не слушал. Он говорил и говорил, выстоял, настоял на своем, а она измучилась, устала, сделалась покорной. И он убедил ее, что никакой опасности нет, что в Реате он будет под защитой полиции штата, да и звонить постарается чаще, чтобы она не беспокоилась.