Ян Засурский - Старый шут закон

Да, дорого достались Миньон эти пятнадцать долларов! Следующим Палмер предложил обработать Уортингтона Шорта, того самого запоздалого гостя, чей шумный приход помешал Фрэнку. Когда-то Шорт писал весьма острые комедии, сообщил ей Палмер, которые приносили ему массу денег, и он содержал на них начинающих драматургов. Но в последнее время Шорт исчерпал себя в этом жанре и перешел на драмы для чтения, в стихах, которые один из критиков-недоброжелателей назвал «драмами для чтения в сортире». Миньон, сама не вполне понимая почему, решила оставить Шорта на потом.

— Давайте сначала попытаем счастья с теми, кто победней, — возразила она Палмеру. — По-моему, Шорт избегает меня. А мне сейчас хочется на ком-нибудь отыграться. Давайте отыграемся на мистере Балзере за его бестактные шутки и саботаж.

Дальше у них пошло гораздо лучше. Отто Балзер, предчувствуя нахлобучку, стал просить прощения — довольно, впрочем, нагло хвастаясь, что он всегда был ниспровергателем идолов, однако во искупление своей наглости пожертвовал в два раза больше, чем намеревался дать сначала, и заставил еще человек пять раскошелиться и поставить на листке свои подписи. Некоторые подходили к Миньон сами, в их числе была Хейла Рескин, которая спешила домой, потому что ее ждали дети, и этот симпатичнейший Эспиди, он торопился в редакцию, чтобы написать о сегодняшнем митинге под свежим впечатлением. Его положение в газете таково, объяснил Эспиди, что вступать в комитет ему было бы нежелательно. Однако он предложил три доллара «анонимно» и помощь в освещении процесса, тоже анонимную.

Кое-кто из гостей уже совсем упился, и среди упившихся Миньон с огорчением увидела Стива Сина и Джека Гальегоса, которых Эспиди уговаривал уйти, соблазняя тем, что подбросит домой в своей машине. Стив с Джеком торопливо расписались как представители ЛЕСИАР и обещали провести сбор средств среди его членов. «Долларов пятнадцать соберем, я думаю, а может, даже двадцать», — с гордостью сказал Джек.

Некоторым хотелось поболтать с Миньон и освежить свой полузабытый французский, но эти люди щедро платили за предоставленную им возможность, как, например, очаровательная миссис Спид. Другие, вручая ей свои символические взносы в три, два и даже один доллар, отказывались стать членами комитета, но пускались в пространные объяснения причин — многочисленных, разнообразных и часто противоречащих друг другу: они-де принципиальные противники каких бы то ни было организаций; собрания и митинги нагоняют на них скуку; политика-де отнимает у них духовную свободу и мешает их творчеству; они совершенно не приспособлены к «практической» деятельности; комитеты, кто бы и для каких бы целей их ни создавал, — это пустая трата времени и денег, все израсходует сам комитет, а шахтерам не достанется ни цента; если Миньон хочет, чтобы от комитета был какой-то прок, пусть его создадут шахтеры и сами же в него войдут, потому что, когда за все это берутся другие, собственная инициатива рабочих глохнет и они начинают надеяться на чужую помощь, и вообще, поскольку суд взял сейчас дело в свои руки, «вмешиваться» было бы ошибкой. Они с гордостью перечисляли особенности, из-за которых считали себя непригодными для коллективных действий: они боятся толпы, не могут находиться в накуренных помещениях, органически не переносят речей, их память не удерживает имен и цифр, они раздражительны и вспыльчивы, и вообще работа не оставляет им на это времени. Однако двое или трое все-таки обещали позвонить Миньон из дому, собрать для заключенных передачу, помочь в разных организационных делах, оформить листовки.

Но вот перед ней предстало странное существо в рабочих брюках и мокасинах, с лицом аскета и густейшей гривой седых волос, и его жена — демоническая женщина в оленьих шкурах. Хен Пендлтон, которого все называли Хенни-Пенни, видимо, задался целью доказать, что в Америке и сейчас еще можно жить в согласии с идеалами Торо [78] Торо, Генри Дэвид (1817–1862) — американский писатель и общественный деятель. В историю литературы вошел как автор книги «Уолден, или Жизнь в лесу», описывающей социальный эксперимент, осуществленный самим автором: в 1845–1847 гг. он жил в лесной глуши, добывая себе пропитание с возделанного им клочка земли. и что Идальго — это и есть современный Уолден. Он рассказал Миньон, что приехал сюда, руководствуясь экономическими соображениями. Этот край как нельзя лучше подходит для его больных легких, тощего кошелька и таланта, которым он, по его собственному признанию, был одарен не слишком щедро.

— Меня называют плакатным художником, — говорил он, бодро улыбаясь печальной улыбкой. — Осеннюю осину я пишу желтой. Небо у меня голубое, а не черное, как чугунная сковородка. Мои лошади похожи на лошадей, а не на гиппопотамов, и в моих портретах можно узнать людей, которых я писал. Но не думайте, что я противник современного искусства — отнюдь нет. Мне кажется, они замахнулись на что-то значительное. А я нет, я совсем другое дело. Я просто люблю писать маслом и рисовать, хоть получается у меня не слишком хорошо. Но ведь это не преступление, правда? Людей с голосом мало, а петь любят почти все, хотя бы в ванной, и никто на них особенно не сердится — пусть поют, раз нравится. А вот моя живопись действует на окружающих — во всяком случае, на художников, — как красная тряпка на быка.

Он негромко засмеялся все тем же меланхолическим смехом, и сердце Миньон кольнула жалость. Как могла она подумать, увидев его жену, что та ему изменяет? Разве можно обманывать человека, который так страстно ненавидит самообман? Никогда! Что касается Вайолет Пендлтон — что ж, она так и будет гореть, пока годы не охладят ее порывов, но предать своего ребенка не способна ни одна женщина.

Миньон задала Хену банальный вопрос — как случилось, что он стал художником? Ей было интересно, почему человек с таким небольшим запасом жизненных сил выбрал себе профессию, требующую здоровья и воли титана.

Хен был польщен и с удовольствием принялся рассказывать.

— Когда я заболел туберкулезом, я, чтобы не сидеть без дела, начал заниматься живописью. Читать мне надоело, а руки тянулись к работе. И скоро у меня появилась привычка: соскучившись, я выбирал какой-нибудь предмет и начинал рисовать. Потом мне стало лучше, и я оставил живопись. Но меня все равно ужасно тянуло к кистям и краскам.

— Зачем же вы бросили живопись?

— Да понимаете, я переехал сюда, и мне было просто некогда. Я ведь сам строил дом — лепил кирпичи из глины, которую брал прямо на своем участке, клал стены, возил балки из старой, развалившейся усадьбы, тесал доски и сколачивал дверные и оконные рамы, даже колодец сам вырыл, но вода в нем оказалась грязная, и пришлось провести водопровод. — Видно, эта неудача до сих пор его огорчала. Он снова улыбнулся печально и мягко. — Сначала работал не больше часа в день, но постепенно довел свой рабочий день до семи-восьми часов. А потом уловил в свои сети Вайолет, и у меня снова появилось время писать. Знаете, почему художники так ненавидят мои опусы? Потому что я вполне зарабатываю ими на жизнь. Вместе с Вайолет, конечно. Она шьет одежду из оленьей кожи, я делаю рисунки для рождественских открыток и сувениров, которые раскупают туристы. Мы даже сможем учить сына в университете, представляете? Он в этом году кончает школу.