Ян Засурский - Старый шут закон

Сдерживая шаг и делая вид, будто гуляет, Лео шел к центру, туда, где улицы были освещены… ага, несколько магазинов еще открыты… и магазин Томми Фелтона тоже… Он посидит у Томми, дождется, пока совсем стемнеет, и снова попытает счастья. И уж на этот раз пойдет берегом…

Но сначала выпьет! Увидев Лео, Томми улыбнулся, и Лео по этой улыбке понял, что тот его ждал.

Первую бутылку Томми дал ему в кредит. Он всегда давал первую бутылку в кредит — для затравки, зато потом, когда ты войдешь во вкус и начнешь пить по-настоящему, он требовал за каждую каплю наличными…

Но сейчас такого не будет, клялся себе Лео. Сейчас он допьет эту бутылку — и сразу же домой, к Хэму, Хэм его поймет. Они часто говорили с Лео о страхе. О том животном страхе, который напал на Лео час назад. Хэму он тоже был знаком — так, во всяком случае, он говорил, — только действовал на него этот страх по-другому: он гнал Хэма не от них, а к ним, ему хотелось не забиться в щель, как Лео, не потерять сознание, а успеть наподдать им, пока они еще не вышибли из него дух. Однако он говорил, что это не храбрость, а самое шкурное чувство — просто ему так легче. Если ты первым успел наподдать им, их побои причиняют тебе уже не такую боль. Надо разозлиться как следует, и тогда вообще не чувствуешь страха. На жизнь Хэма покушались часто, и потому он знает, каково сейчас Лео. Хуже всего в самом начале, пока ты еще не можешь на них кинуться, потому что угроза — пока всего лишь угроза, она висит над тобой, но ты ее не видишь, хотя ощущаешь всюду, зато, когда эта угроза материализовалась в бандитов с пудовыми кулаками, считай, что самое страшное позади, но теперь важно не сыграть труса: если бандиты почувствуют, что ты их не боишься, они сами могут тебя испугаться, и тут самое время на них кинуться, есть шанс, что они не выдержат и дадут деру, ну а нет — тогда тебе все едино, бежал ты от них или не бежал, дрался с ними или не дрался, так что уж лучше начинать бой первому.

Хэму хорошо, он ничего не боится, а вот у него, Лео, так не получается, он трус. Он даже в детстве никого не мог ударить. Много раз заставлял себя драться с мальчишками, но страдал от собственных ударов куда сильнее, чем противник, и долго этого выдержать не мог, зато противник приходил в ярость и тут уж пощады от него ждать не приходилось, так что лучше бы Лео и не лез в драку, а просто удрал. Совет Хэма оставался всего лишь советом, но все равно Лео был рад, что кто-то его понимает, что есть человек, который еще не махнул на него рукой как на безнадежно опустившегося пьяницу, который считает его достойным помощи, потому что видит в нем… видит в нем блестящего юриста. Да, сложись жизнь Лео иначе, он мог бы достичь многого. Перти была бы с ним. У них росло бы трое или даже четверо детей. Он по-прежнему работал бы с Гарви Винеблом, писал решения Верховного суда, принимая или отвергая законы, правил бы страной, стоя за троном. В Вашингтоне он был бы одной из самых видных фигур на политической арене, вокруг него всегда толпились бы журналисты, вились сенаторы, а их надменные жены добивались бы приглашения на вечера к Перти, «очаровательной хозяйке изысканного светского салона», как писали бы о ней газеты…

О Перти, Перти, почему ты не пошла со мной? Неужели тебе были нужны лишь заголовки в отделе светской хроники? Неужели тебя прельщало лишь положение? Лишь мишурный блеск? Лишь иллюзия власти? Или все дело во мне, и ты не осталась бы со мной, даже если бы я выбрал другой путь? О Перти, Перти, скажи мне, ты счастлива с ним там, в Боливии, где ты помогаешь ему выжимать соки из горняков во славу американских концернов и прибылей?

В темном переулке на самой окраине Лео допил бутылку и двинулся по берегу к Сьенегите. Возле брода долго осматривался, потому что это было очень опасное место. Дальше русло речушки суживалось и берега поднимались, так что сверху, с той стороны, куда выходили задние дворы шахтерских домов, его не было видно. И здесь, в этом узком, глубоком ущелье, он вдруг почувствовал себя в безопасности, ужас отпустил, и ему стали смешны его страхи. Слава богу, теперь все отлично, только ноги не слушаются и вязнут в песке. Что для Лео одна бутылка? Просто он выпил ее слишком быстро и на голодный желудок, поэтому виски и ударило ему в голову. Лео шел, шатаясь, зигзагами, больно стукаясь головой о глинистые стены ущелья, спотыкаясь о камни и корни, падал, вставал, отряхивал с костюма грязь и брел дальше.

Наконец он понял, что заблудился. Полтора года назад ему достаточно было поглядеть на сосны, что росли на берегу, и на кусты можжевельника, и он сразу определил бы, возле чьего дома находится, но сейчас он тут все перезабыл. Недавние дожди смыли мусор, который обычно сваливали в речку. Ржавые консервные банки, попадавшиеся ему то и дело под ноги, могло принести дождевыми потоками от самой шахты.

Лео в растерянности остановился, упершись в отвесную стену рукой, и стал вслушиваться. Тишина навалилась на него свинцовой тяжестью. Может быть, он уже прошел Сьенегиту? Он совсем не помнил этих мест, ущелье было такое извилистое и узкое, совсем как траншея на Сомме, где его чуть не засыпало заживо землей, когда они вели заградительный огонь, только здесь не было стрелковой ступени и он не мог подняться и выглянуть из-за бруствера. Да, наверное, поселок остался позади. Наверное, он идет по притоку, текущему от подстанции, которая снабжает электроэнергией шахту. Часовой, наверное, уже давно слышит его шаги, вскинул винтовку и, как только нарушитель вылезет наверх, выстрелит в него. Все может быть… Если бы рядом была Сьенегита, до него доносились бы звуки испанской речи, пение, детский плач, лай собак, мяуканье; если бы он оказался возле шахты, там, где живут служащие, то шумел бы движок, рычали моторами новые автомобили, орало пущенное на полную громкость радио.

А что, если все-таки выглянуть, подумал Лео неожиданно для себя. Он ловкий, взберется по глиняной стене повыше, спрячется за кустом и выглянет, часовой его не увидит. Он прошел несколько шагов вперед, туда, где наверху рос большой куст можжевельника. Ветки были высоко, до них он достать не мог и схватился за выступающий из земли корень, силясь подтянуться на руках, но хрупкий корень сломался. Лео прыгнул, ловя ветку, промахнулся, снова прыгнул и лишь на третий раз поймал ее одной рукой. Теперь еще чуть-чуть подняться, и он вцепится в нее другой рукой, но ноги скользили по отвесному склону, срывались. Вдруг смутная тень мелькнула перед его глазами, раздался глухой шум крыльев — прямо над ним пролетел козодой, низко, точно самолет на бреющем полете, и на миг память швырнула его в залитые кровью окопы Западного фронта, в ушах снова раздался крик: «Ложись!» Он выпустил ветку и свалился вниз, увлекая за собой осыпь камней и комьев глины. Камень величиной с бейсбольный мяч стукнул его по голове возле уха, и ему показалось, что разорвалась шрапнель. Лео закричал.