Ян Засурский - Старый шут закон

Хватит играть с собой в прятки, Консепсьон, сказала она себе. Ты любишь его. Ты хочешь стать его женой. Почему не признаться ему? Ведь ты уже не девочка… Но если ему все это не нужно, что тогда?

Ее охватило смятение. Надо вырвать эту любовь из сердца — или, наоборот, отдать ей всю себя до конца… Так, как Хэма, она еще никого не любила — ни отца, ни Пако, ни Томасито, ни бога. Любовью не слепой, но преданной, любовью к равному, к другу. Как много она может ему дать! Но знает ли он это?

Она услышала, что он встал, будто она позвала его, и подошел к ней. Конни перестала дышать.

— Ты спишь? — спросил он шепотом.

Она хотела притвориться, что спит, но удержалась от этого искушения, хотя что, собственно, мешало ей притвориться? Она покачала головой и сказала, сама не узнав своего голоса, потому что никогда раньше у нее такого голоса не было:

— Ты хочешь лечь? Я подвинусь.

— Спасибо. — Он сел, снял ботинки и забросил ноги на постель. Минуту помедлил, потом лег, слегка придавив ее плечом. — В тесноте, да не в обиде, верно? Приподнимись-ка.

Она повиновалась. Он просунул ей за спину руку и положил ее голову себе на плечо. Потом рука Хэма опустилась ей на грудь. Она показалась Конни такой тяжелой, что у нее прервалось дыхание.

Он лежал тихо, не шевелясь, иногда ей казалось, что он хочет что-то сказать, но слова не шли, как и у нее. Он несмело погладил ей грудь.

Конни вздрогнула.

Его рука замерла — наверное, он подумал, что ей неприятно, решила она и прошептала:

— Ты… ты хочешь меня, Хэмонсито? Я твоя.

И в тот же миг поняла, что совершила ошибку. Он ничего не сказал, но вдруг как будто ушел от нее безвозвратно далеко. Рука его все так же лежала у нее на груди, но стала как мертвая.

Конни похолодела. Какое унижение! Ей было так горько, что она не могла даже плакать. No hay que llorar? [131] Что ж теперь плакать? (исп.). Он не виноват — насильно мил не будешь. Размечталась о любви, а у самой морщины…

Эта мысль причинила ей почти физическую боль. Конни быстро встала и отошла к окну.

— Что ж это мы? — Она старалась говорить как ни в чем не бывало, хотя голос ее слегка дрожал. — Теряем здесь время, а у нас столько дел.

Хэм тоже встал.

— Кто-то кричал только что, ты слышала?

Это душа моя кричала, подумала она, но вслух ответила:

— Нет, не слышала. А ты?

Он кивнул и стал надевать башмаки.

— Почему Лео так долго нет, ума не приложу, — пробормотал он.

— Придет, — сказала она. Ей нужно было как можно скорее чем-то заняться. — Не стоит его больше ждать. Надо зайти за Джо, захватить машинку и потом — к Джейни печатать бюллетень, que no? [132] Верно? (исп.).

— Да, — рассеянно согласился он. — Только мне бы все-таки хотелось поговорить сначала с Лео. Он… может, у него есть новости.

— Как ты думаешь, где он? — Конни сейчас было все равно, где Лео и что с ним, но она спросила это, чтобы не молчать. — Опять напился?

— Вот это бы ни к чему. Мне сейчас только с пьяным возиться не хватало…

На этот раз она тоже услышала — надсадный и в то же время глухой крик где-то за домом.

— Никуда не выходи, товарищ, — приказал ей Хэм. — Я посмотрю, что там такое.

С той ночи, как Лео Сивиренс приехал в Реату в товарном вагоне и увидел на улицах толпы вооруженных бандитов, причем эти бандиты едва не арестовали его вместе с батраками, сошедшими на вокзале вместе с ним, он стойко держался. Выпить ему в ту ночь хотелось невыносимо — это желание особенно мучило его во время приступов страха. Ему даже показалось, что начинается белая горячка. Хэм тоже так подумал. Утром они с Хэмом заключили договор: если Хэм когда-нибудь увидит, что Лео поддался слабости, он первым же автобусом отправит его в Коппер-Сити. Лео даже дал ему деньги, чтобы купить билет.

Два дня все шло великолепно. Конечно, руки у него тряслись и по ночам ему снилось, что его все время кто-то угощает виски, но он без отдыха работал, ездил в городскую и в окружную тюрьму беседовать с лицами, подлежащими высылке, и с «участниками бунта», исписывал своими размашистыми закорюками страницу за страницей, тщательно собирал материал, касающийся деятельности обвинения, вплоть до слухов, пытался выяснить, кто будет свидетельствовать в суде против шахтеров. Он посылал заявления в «Лариат», разоблачая намерения властей выслать из города важнейших свидетелей защиты и таким образом избавиться от них, рассказывал всем о юридических шагах, которые намерен предпринять — в частности, потребовать от судьи распоряжения освободить арестованных, наложить ряд запретов, внести залог для освобождения арестованных, хотя средств и юридических прав для подобных действий у него не было.

Формально для участия Лео в деле не было препятствий, ведь он уже много лет практиковал в этом штате. Поэтому те, кто сидел в местных тюрьмах, и женщины, находящиеся под домашним арестом, просили его быть их адвокатом, и это помогло Лео вернуть значительную часть веры в себя.

Он принял доверие этих людей как награду за все, что он сделал для них в прошлом, в особенности когда пытался отстоять их жилища от посягательств Джейка Махони. Уж если на то пошло, Лео знал больше кого бы то ни было о земельных махинациях Джейка, в связи с которыми и началось выселение шахтеров. Поэтому, вернувшись в Реату, он сначала хотел кратко изложить эту сторону дела для сведения двух других защитников. Потом по настоянию Хэма предложил материал Элмеру Парсонсу для «Лариат» — как объяснение истинной подоплеки событий, если она интересует газету.

И хотя факты однозначно подтверждали невиновность арестованных, старая лиса Элмер, к великому изумлению Лео, согласился взять материал.

Однако напечатать его в «Лариат» он не обещал.

— Вы ведь знаете, как трудно у нас что-нибудь втиснуть, — оправдывался он, — места-то совсем нет. Все равно что верблюда через игольное ушко протащить! Но я передам ваш материал в Ассошиэйтед Пресс, и, когда в Идальго будет назначено предварительное слушание, они разошлют его по всему Юго-Западу. Естественно, каждая газета будет решать сама, печатать ей его или нет, но кое-кто поместит обязательно. Ваше имя фигурировать не будет, но ведь вы не для славы старались, верно? И не ради денег. Это у нашего брата газетчика все на корысти держится, а вам важен принцип, идея, так ведь? Стало быть, договорились: вы подаете тему, ориентируясь на Ассошиэйтед Пресс, а материал адресуете лично мне.

И Лео отстукал статью на машинке Джо Старова с пробитой до дыр лентой и сегодня утром отправил по почте Парсонсу.

Да, он много успел провернуть за три дня. А сколько он вообще успел бы, если б не бутылка… Себе-то Лео мог признаться: он был гениальный юрист. В Гарварде, да и не только в Гарварде, ему предсказывали блестящее будущее.