Ян Засурский - Старый шут закон

Может, только разок и могло выгореть с той шикарной блондинкой из айс-ревю. Она гнала свой «мерседес» миль девяносто в час, а он шпарил за ней и никак не мог догнать, пока не выстрелил пару раз по задним шинам. Тут уж она затормозила и оказалась такой штучкой, ну совсем Кэрол Ломбард в шикарном фильме. Выдала ему, значит, соблазнительную, чуть застенчивую улыбку, мол, попалась — так сдаюсь, а на язык острая, сразу же прямо и спросила, чем ей расплачиваться — только ли презренной монетой или еще своим прекрасным белым телом? А сама обращается с ним, точно с деревенским увальнем, называет «красавчиком», и ноги, говорит, у него длинные и прямые, как стебли у лилий. Словом, до того вогнала в краску, что он и не знал, куда деваться; так и отпустил, пригрозив, что если еще хоть раз попадется, то уж он ей тогда задаст, на что она ответила: «Смотри, потом не отпирайся» — да как газанет. Пока он влез на мотоцикл, ее и след простыл. Ну, он и плюнул на это дело, пусть кто другой тарахтит за ней по таким дорогам, где камешки из-под колес в рожу летят, словно пули…

В первую минуту он тогда было пожалел, что свалял дурака, а потом даже обрадовался. Никогда бы не простил себе, если бы изменил Джен на большой дороге с беспутной девкой, будь она хоть сто раз шикарной блондинкой и примой из айс-ревю.

Само собой, ребятам в участке он все изложил, как надо, — пора уже было становиться среди них своим, они ведь только и делали, что травили про всяких дамочек, которые втюривались в них до потери сознания; ну и, конечно, он малость приукрасил, сделал из нее кинозвезду и намекал на разные подробности в кустах за обочиной, до которых, мол, никому нет дела, да столько раз потом повторял эту историю, что сам в нее поверил. И все же это было самое интересное приключение за его службу, а прочие свои дежурства он с радостью променял бы на одну воскресную рыбалку на речке с ледяной водой где-нибудь повыше в горах, и чтобы Джен готовила на берегу завтрак, а Дженни барахталась в пеленках на мягком мху… Да, чем дальше, тем труднее ему строить из себя твердолобого полицейского, запугивать людей или следить, чтобы не затеяли чего противозаконного…

Тут он вспомнил, что не мешало бы подслушать, о чем сговариваются в хижине эти красные — если затевают какой заговор, то, чего доброго, он еще сумеет заработать прибавку, а то и побыстрее продвинется по службе…

Все звуки в шахтерском поселке почти затихли, заря погасла, и звездное небо стало похожим на большой, переливающийся миллионами огней город, когда смотришь на него из окна самолета. С высоты спускались струйки холода и смешивались с теплым воздухом, еще цеплявшимся за стены да крыши домов и за пыльную дорогу, по которой он расхаживал взад и вперед. Свет сквозь щели лачуги Ковачей сделался ярче, и Эллсберг решил подойти поближе и заглянуть.

Надо только придумать, что сказать, если вдруг кто пройдет мимо или неожиданно вернется из лавки мистер Шермерхорн — не хочется, чтобы такой джентльмен думал, будто он, Эллсберг, за ним шпионит. Можно сказать, к примеру, что он укрылся за домом от холодного ночного ветра. Или зашел сюда закурить. На такой работе курить можно, это не возбраняется.

Потешно все-таки, что еще вчера ему приходилось выслеживать и бросать красных в каталажку, а сегодня его послали их охранять. Грязная штука эта политика, и ничего в ней не разберешь, порой даже не поймешь, кто на какой стороне, вот как сейчас, когда на той стороне, где закон, — всякие скользкие типы вроде сенатора Махони, а на другой — такие уважаемые люди, как мистер Шермерхорн. Хогарт, тот уж точно красный; говорят, будто он в Лос-Анджелесе устроил целую заварушку, взбаламутил безработных и защищал разных смутьянов, собравшихся перестрелять полицейских и устроить анархию. Нет уж, за красными нужен глаз да глаз, как бы они там ни рядились под порядочных; даже за такого джентльмена, как мистер Шермерхорн, и то нельзя поручиться, так что не грех и подслушать, чего они затевают. Чем черт не шутит?

Эллсберг зубами вытащил из пачки сигарету и, держа наготове зажигалку, чтобы в случае чего сразу же ею щелкнуть, придвинулся к щели, которая была как раз на уровне глаз.

Голоса из лачуги доносились так отчетливо, что вначале он даже решил не подходить к стене вплотную — боялся, что услышат; поэтому на переднем плане он видел только смутные силуэты, мелькавшие вдоль узкой освещенной полоски. Но в глубине Олли разглядел седого старика, сидевшего на стуле рядом с двумя женщинами. Одна из них — в ней он узнал слепую мексиканку, которую вытащил из ручья, — молчала. У другой — по виду явной учительницы — рот не закрывался, а глаза так и бегали со старика на какого-то типа, который маячил у ближней стены, то и дело закрывая спиной щель.

Чтобы лучше видеть, Эллсберг подался влево и тут уж разобрался, что к чему. Спина у самой стены принадлежала Хогарту, который расспрашивал старика по имени Галиндо о том, что произошло в переулке. Ого, сейчас он кое-что услышит! Может, красные сговариваются, как лучше наврать в суде?

Галиндо в это время начал говорить, что о самом бунте ничего не знает, потому что в переулке его не было, он был только у входа в здание суда, где стоял и наблюдал за толпой начальник полиции.

— Все это происходило еще до выстрелов, не так ли? — спросил Хогарт. — А начальник полиции вас не узнал? Он вам прямо в лицо не смотрел?

Учительница перевела вопрос на испанский, но Галиндо отвечал то по-испански, то по-английски, а то сбивался на смесь.

— Si, senor, до выстрелов.

— Вы в то время видели арестованного Рамона Арсе?

— Нет, женщины в окне видел и говорил, что Рамона потащить сзади дома, чтобы бить.

— Нет, я не спрашиваю вас, что говорили женщины. Об этом после. Я хочу знать, видели ли вы его сами в тот момент?

— Я не видеть, но они говорил…

— Забудьте о них. Мне нужно знать, что видели и делали вы сами.

— Я ничего не делать, нет. Я ждать.

— Хорошо, значит, в то время вы не видели мистера Арсе, но слышали, как женщина сказала, будто полицейские уводят его через черный ход. Верно?

— Si, senor.

— Но сами вы видели, как его уводили?

— Нет, senor.

— Очень хорошо. Что же произошло потом?

— Потом я видеть, люди бежать кругом в переулок. Одни бежать отсюда вот так, а другие отсюда.

— И что же тогда сделали вы?

Тыльной стороной руки старик разгладил седые усы. Он весь взмок. Вид у него был такой, словно он изо всех сил старался припомнить. Наконец он уставился на колени и еле слышно ответил:

— Я ничего не делать, нет.

Эллсберг почти забыл, где и зачем находится. Оттого, что он подслушивал, эта сцена захватила и увлекла его гораздо сильнее, чем если бы он наблюдал ее в переполненном зале суда.