Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

«Переступая» с головы на «зопу», я боком переполз на операционный стол. Подошла Тамара Николаевна – я увидел ее глаза совсем рядом.

– Тамара Николаевна, вы после операции поможете меня переложить осторожно? Я боюсь, что ничего не буду соображать, после того как вы мне дадите ваше волшебное средство и я засну.

Я старался говорить тихо, но лекарство, введенное мне в палате, действовало так, что даже голосовые связки меня не слушались.

– Не кричи. И не переживай, – Тамара Николаевна подчеркнуто успокаивала меня, отчего мое беспокойство только усиливалось.

– А где Сергей Тимофеевич? – Я обращался уже ко всем, кто был в операционной.

– Он сейчас подойдет. Ты не переживай, он нам не разрешил начинать без него, – эти слова раздались откуда-то слева, и одновременно я почувствовал прикосновение к левой руке. Я повернулся на голос. Говорила медсестра, которая при этом что-то делала с моим предплечьем. Почувствовав легкое прикосновение иглы, я понял, что мне вводят капельницу – значит сейчас пойдет наркоз.

– Ну что? Готов спать? – По голосу я узнал нашего анестезиолога.

– Да я уже почти сплю, – я попробовал улыбнуться.

– Поехали? – услышал я, уже почти проваливаясь куда-то. Голос принадлежал Сергею Тимофеевичу, и это меня окончательно успокоило. Впрочем, что-либо изменить я уже был не в состоянии. Только постарался напрячься и открыть глаза, которые вдруг сами собой стали закрываться.

Последнее, что я увидел, – это расположенный за стеклянным потолком операционной балкон, на котором стояло много-много людей, наблюдающих за операцией. Такое шоу меня вполне устраивало.

Я медленно поднял набрякшие веки, и увидел глаза Сергея Тимофеевича – все остальное было закрыто марлевой маской.

– Ну, ты как? – в его голосе слышалась тревога.

– Что, уже все? – я пытался понять, где нахожусь. Мое зрение не давало никакой информации, потому что дальше глаз Сергея Тимофеевича я ничего не видел. Его лицо находилось прямо надо мной. Не нужно было делать никаких усилий, чтобы увидеть его. Но я чувствовал такую невероятную слабость, что опять закрыл глаза.

– Смотри на меня! – произнес Сергей Тимофеевич голосом разгневанного генерала. Это было очень убедительно.

– Тяжело, Сергей Тимофеевич, – меня хватило только на то, чтобы прошептать это. Тем не менее, я не мог его ослушаться. Четыре месяца общения с моим дорогим доктором убедили меня в том, что он умел добиваться своего. Если он просил, то отказать ему было невозможно. Тем более, если он приказывал. Я вновь попытался открыть глаза и некоторое время удержать их в таком состоянии.

– Ты что же это? Умирать вздумал? – в его голосе слышались озабоченность и добрая насмешка.

– Кто, я? – я не понимал, о чем он говорит. Мозг работал с большим скрипом. Усилия, затраченные на открытие глаз и короткие реплики, отнимали очень много энергии. На то, чтобы еще и соображать, сил не оставалось.

– Ты! Но мы тебя «оттуда» достали. Станешь еще такие фортели выбрасывать, больше оперировать не буду! – Сергей Тимофеевич шутил, тем не менее, я воспринял его «угрозу» вполне серьезно.

– Не-е, больше не буду. А где я?

– В реанимации, – профессор оставался рядом, однако его лицо медленно уплыло из поля моего зрения.

– В реанимации? А чего я здесь делаю? Сколько времени сейчас? – я попытался сориентироваться, чтобы понять, сколько длилась операция и каков результат.

– Почти десять вечера.

– А чего вы не дома?

Профессор исключительно редко задерживался в институте. За почти четыре месяца, что я здесь лежал, таким запозднившимся на работе мне видеть его не доводилось.

– Вот, решил посмотреть, как ты будешь себя вести.

– Я хорошо буду себя вести, – я пытался поддерживать взятый им тон разговора. – Сергей Тимофеевич, как прошла операция?

– Нормально. А ты сам не видишь? – в голосе профессора слышалась игривая гордость.

Только после его вопроса до меня дошло, что о результатах операции можно узнать просто: достаточно немного скосить глаза вправо. Я увидел кокон марлевой повязки, нижняя часть которой была красная от крови. Только сейчас я начал чувствовать волнообразное нарастающее движение боли.

– Я ничего не вижу.

– Ты очень много крови потерял, потому что пришлось делать сразу всю руку. Крови мы тебе много влили. Почти что обновили всю, – он помедлил. – Руку я тебе все-таки выправил. Вот только боюсь, что нерв задел. Невозможно было по-другому. Ты же помнишь, в каком состоянии она была? Сложена вдвое, пополам. Теперь ты ее не узнаешь.

Зацепин говорил и говорил. Я впервые видел его в таком состоянии. Видно было, что он неимоверно устал и в то же время очень доволен.

– Я помню. А она ломаться больше не будет?

– Ты знаешь, что собой представляют твои кости? Это что-то вроде хряща у курицы. Я тебе в руку железные штифты вставил. Не думаю, что они сломаются, – он улыбнулся. – Попробуй, пошевели пальцами!

– Не могу, – я сделал несколько попыток. У меня ничего не получилось, только рука стала болеть еще сильнее.

– Пальцы тоже не чувствуешь?

– Нет.

– Нерв восстановится. Придется потрудиться, но он обязательно восстановится. Как только из реанимации переведут в палату, начнешь заниматься с физиотерапевтом, – говорил он очень уверенным голосом. Я верил ему.

– Больно очень.

– Сейчас попрошу медсестру вколоть тебе обезболивающее.

– Спасибо, вам, большое, Сергей Тимофеевич!

– Я пошел домой. Смотри мне, больше не умирай.

– Не, больше не буду. Постараюсь, – разговор отнял у меня последние силы. Я в изнеможении закрыл глаза. Лишь на мгновение почувствовал укол, который сделала медсестра.

В ту ночь я то приходил в себя, то погружался в состояние, когда сознание полностью отключалось. Мне казалось, что времени с момента моей операции прошло очень много. Когда я пришел в себя окончательно, то оказалось, что прошло всего лишь несколько часов.

Я открыл глаза и увидел стоящую рядом медсестру. Она что-то делала, при этом я ощутил, что бедро правой ноги чем-то сжимается.

– Что вы делаете? – я говорил очень тихо, потому что вокруг стояло глубокое безмолвие, нарушаемое только едва слышимым жужжанием и пиканьем каких-то приборов. Впрочем, я был настолько слаб, что даже при всем желании не смог бы говорить громче. Вдобавок мое горло болело, как будто совсем недавно его потерли наждачной бумагой.

– Я тебе измеряю давление.

– На ноге?

– Да, на ноге. А где еще это возможно у тебя? – она как будто улыбнулась.

Я много раз видел, как больным измеряли давление, при этом манжету тонометра всегда накладывали на руку. Мне давление практически никогда не измеряли. Заболевание не позволяло. Попытки были, но как только в манжету накачивали воздух, она начинала сжимать и давить мои кости. Я кричал от боли, и все заканчивалось тем, что манжету снимали, так ничего и не измерив.