Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

Я ощутил, как сдавливаются мышцы ноги. Было больно и страшно, вдруг манжета все-таки расплющит мое бедро.

– Сколько сейчас времени?

– Два часа ночи.

– Мне вчера операцию делали?

– Да. Уже вчера.

– Значит, я выжил? Пережил операцию?

Она посмотрела на меня с усмешкой.

– Ну, если бы не те, кто тебя оперировали, то и не выжил бы. Тебе Сергей Тимофеевич рассказывал, что случилось?

– Он что-то шутил о том, что я умирал и что-то еще…

– Он совсем не шутил. Можешь считать, что ты во второй раз родился. Он из-за тебя здесь надолго задержался, ждал, пока ты придешь в себя, – она снова улыбнулась. – Ладно, спи. Тебе обезболивающее нужно колоть?

Я попытался понять, болит ли у меня рука. Рука болела, но боль была где-то очень глубоко: тупая, нудная, раздражающая.

– Угу. Уколите меня, и я посплю.

– Вообще-то два часа назад я тебе уже делала укол. Так что еще не время. Но так как ты после операции, то – уколю. Чтобы ты успокоился.

– Хорошо. Вам же лучше. Я засну, и вас дергать не буду.

– Да ты и так не сильно дергаешь.

Через некоторое время она подошла со шприцем и впрыснула содержимое прямо в трубку с капельницей, которая была введена в мою вену. Я опять провалился.

В эту ночь я еще несколько раз приходил в себя и вновь терял сознание. При этом постоянно ощущал рядом какую-то суету, люди что-то говорили, я слышал обрывочные фразы.

– Как давление?

– Дефибриллятор!

– Давление в норме.

– Пока жива.

Приходя в себя и вновь проваливаясь во тьму, я думал о том, что, как только мне станет немного лучше, нужно непременно узнать причину этого шума. Я понимал, что кто-то слева от меня умирает и этого «кого-то» пытаются спасать, но открыть глаза и попытаться выяснить, что же там происходит – не было сил.

Очнулся я оттого, что кто-то прикасался чем-то очень холодным к моей левой руке. Я повернулся. Та же самая медсестра, с которой я как будто совсем недавно разговаривал, пыталась укрепить во мне термометр. У нее это не особо хорошо получалось.

– Держи!

– Уже утро?

– А как ты это определил?

– Вы же только по утрам температуру меряете.

– Я тебе ее каждый час измеряю, – она улыбнулась. – Да, сейчас утро. Скоро врачи на работу придут. Как ты себя чувствуешь? А то профессор уже несколько раз звонил, о тебе спрашивал.

– Я? Хорошо. Передайте ему, что я скорее жив, чем мертв, – в этот момент я вспомнил подвернувшуюся откуда-то цитату. Я, правда, чувствовал себя совсем неплохо. Если бы только не слабость.

– Шутишь? Значит, чувствуешь себя хорошо. Так и передам.

Она отошла. Силы опять меня покидали. Слабость была такая, что малейшее действие, требующее не очень большого напряжения, даже простой разговор, вгоняли меня в забытье.

В очередной раз открыв глаза, я увидел профессора Зацепина, стоящего прямо надо мной.

– Ну, как ты сейчас себя чувствуешь?

– Хорошо. Только слабость.

– А что ты хочешь? Мы тебе вчера столько крови влили… Но температура у тебя почти нормальная. Посмотрим, когда тебя можно будет перевести в палату. Понаблюдаем пока здесь.

Он вышел. Комната, в которой я находился, была ощутимо больше моей палаты. В ней стояло несколько кроватей, отгороженных ширмами. Слева ширмы не было. Левосторонний обзор всегда представлял для меня проблему. Для того чтобы хорошо видеть, я пристраиваюсь так, чтобы объект наблюдения находился справа от меня. В результате этой многолетней привычки я без труда могу повернуть голову вправо. Но если возникает необходимость повернуть ее влево, то я могу это сделать с большим трудом, и то лишь до половины – мышцы шеи не позволяют. Все же я попробовал. Было интересно узнать, кто тот, за чью жизнь боролись врачи во время моего полубеспамятства? Видимо движение получилось очень резким. Рвущая боль пронзила плечо. Я вскрикнул и поспешил вернуть голову в исходное положение. Немного успокоившись, пригляделся к прооперированной руке. Марлевая повязка наполовину была коричнево-рыжего цвета. Я понял, это высохшая кровь намертво приклеила меня к носилкам и не давала повернуться.

Однако, что там слева, очень меня интересовало. Учитывая предыдущий опыт, теперь я поворачивал голову крайне осторожно. Заняв подходящую позицию, скосил глаза и стал осматривать открывшееся пространство. На расстоянии примерно метра находилась ширма, но она ничего не загораживала. Еще дальше располагалась кровать, на которой лежала молодая женщина. Она была совершенно голая. Я такого никогда не видел, поэтому мгновенно оробел, быстро отвел глаза и… столкнулся взглядом с Зацепиным, входящим в комнату.

– Ты что это делаешь? – профессор усмехнулся и встал, загородив женщину. Впрочем, я туда особо и не смотрел. Не скажу, что мне было не интересно, но рядом с профессором я чувствовал себя «не в праве».

– Скучно, Сергей Тимофеевич, – я очень слабо и виновато улыбнулся ему, при этом, конечно засмущался, как будто он поймал меня на чем-то постыдном.

– Скучно? Значит, переводим тебя в палату, чтобы не скучал.

– А что с женщиной? – я спросил, не надеясь на ответ. Медики неохотно посвящали пациентов в больничные тайны. Врачебная этика и «все такое».

– Попала в аварию вместе с сыном. На автомобиле. Сын – погиб. Пять лет, – коротко, он мне все же ответил. О шансах этой женщины на жизнь я спрашивать не стал. Она не имела никакого отношения к нашему отделению. Я решил спросить о ней у медсестер, работающих здесь же. Они более словоохотливы. Как оказалось, шансов у моей соседки не было. Она умерла на второй день после роковой аварии, так не придя в сознание и, к счастью, ничего не узнав о судьбе своего сына.

– Сейчас мы тебя отсюда переведем в палату. Но сначала на перевязку, – профессор уже был почти у двери.

– Сергей Тимофеевич, я здесь присох. Приклеился! – я попытался говорить громко, насколько мог.

На миг Зацепин остановился.

– Не переживай, отклеим! – он явно был в хорошем настроении.

Через пять минут я увидел пришедших за мной вместе с каталкой наших медсестер. Их сопровождала Тамара Николаевна. Меня повезли в перевязочную.

Там уже ждал Зацепин. Марля присохла, и чтобы ее снять, Тамаре Николаевне пришлось сначала намочить бинты фурацилином. Вспомнилось мне, что в санатории это лекарство обычно назначали при лечении ангины. Одну таблетку разводили в стакане воды, а потом давали полоскать этим раствором горло. Типа «гр-р-р-р».

– Отвернись! – строго приказала Тамара Николаевна. Ослушаться ее я не мог. Мне ужасно хотелось посмотреть на «новую» руку, но если нельзя – то нельзя. Я понимал, что еще успею. Профессору тоже было интересно. Он внимательно следил, как Тамара Николаевна делает перевязку.

– Кажется, все очень хорошо? – как-то полуутвердительно– полувопросительно произнес Зацепин. – Посмотри, что мы с твоей рукой сделали! – это уже мне.